Воды текут, берега остаются - [30]
— Моя суженая меня не минует.
С каждым днем Матвей все крепче привязывается к Васли. Ему нравится рассудительный разговор парнишки, его трудолюбие, он охотно открывает ему секреты мельничного мастерства, говоря при этом:
— Агрономом еще будешь, нет ли, а мельника я из тебя сделаю!
Васли вовсе не хочется быть мельником, его мечта стать агрономом, но он не перечит Матвею и свои обязанности помощника мельника выполняет старательно. Васли приходится вставать в пять часов, чтобы до уроков перемыть все полы. Отскоблит их дочиста, вымоет до блеска, вернется из школы — глядь, помольщики уже натаскали грязи на ногах. Бери косарь и начинай скоблить полы заново. И так каждый день.
В начале лета, едва поспели озимые хлеба, на мельнице полным-полно помольщиков. Крестьяне, пережившие полуголодную зиму и вовсе голодную весну, еще не закончив жатву, спешат намолоть хоть немного муки. Везут на мельницу кто пять-шесть мешков ржи, кто всего четыре или даже три. Терпеливо ждут своей очереди: одни сидят на берегу, другие крутятся в нижнем амбаре, большинство собирается в мельничном доме. А где народ, там нет конца всяким разговорам.
— Слышали, в прошлый четверг в Туреке двух олорских марийцев судили? — спрашивает смуглый низкорослый мужичок.
— За что?
— Из земского склада четыре мешка ржи украли.
— Так ведь там сторож!
Маленький мужичок обвел всех смеющимся взглядом:
— Сторож сторожит, это верно.
— Как же им удалось украсть?
— Было у них два помощника: смекалка да войлочная шляпа.
Слушатели недоуменно переглянулись. Рассказчик, очень довольный произведенным впечатлением, продолжал:
— Смекалка подсказала им, что надо забраться под пол склада и пробуравить доски. Они так и сделали. Потекло зерно струйкой в шляпу, оттуда — в мешок. Вот ведь как! Ловко они это дело обделали, да соседи на них донесли, их и сцапали.
— Эх, не умеем мы, марийцы, жить дружно. Оттого и бедствуем, — сказал кто-то.
— Не то говоришь, — отозвался молодой мариец, нахмурившись. — В том дело, что марийцы разные бывают. Одни от голоду пропадают, другие жрут в три горла. Вот возьми, в нашей деревне есть такой Сидыр Сапан, у него прошлогодний хлеб еще в скирдах стоит. А мы с тобой не могли дождаться, когда новый хлеб поспеет, скорее молоть привезли. Какая у меня может быть дружба с этим Сидыром Сапаном? А ты говоришь «марийцы».
В это время на мельницу пришел Гавриил Васильевич Малыгин. Увидев учителя, Васли немного смутился и хотел незаметно выйти, но тот остановил его:
— A-а, и ты здесь, Мосолов? Ты мне как раз нужен.
Мужики шумно приветствовали молодого учителя. Как видно, многим из них он хорошо знаком.
Дед Ефим, коренастый старик с окладистой рыжей бородой, спросил:
— Что там, Васильич, про войну слыхать?
Малыгин присел на лавку.
— Ничего хорошего с войны не слышно, Ефим Тихоныч. По пути из Уржума заходил я в Лопъял. Семья Ивана Микишкина письмо от него как раз получила. Я нарочно выпросил у них письмецо, чтобы вам прочесть. Вот послушайте.
Малыгин, достав из’ кармана измятый конверт, испятнанный круглыми почтовыми штемпелями, принялся читать солдатское письмо.
— «Дорогие отец и мать, жена Оклюш, сыновья и дочери!
Давно не писал, был тяжело ранен. Сейчас лежу в лазарете в городе Чите. Слава богу, жив. А Выльып Сергей и Придбн Сану в том же бою сложили свои головы. Я это своими глазами видел. В лазарете говорят, что под городом Кинчжоу за три дня полегло костьми сорок тысяч наших солдат. Не знаю сам, как жив остался. Натерпелись мы в тот день страху. Пушку нашу разбило, патроны все вышли. Японцы идут на нас, а мы стоим да грозим им кулаками. Что тут было! Не дай бог никому попасть в такой ад!
Не хотел говорить, да все равно не скроешь: в том бою потерял я руку и ногу. Будь проклята эта война! Кому нужно было везти нас за десять тысяч верст, чтобы нас там уничтожали, как какую-нибудь мошкару. Оклюш, не убивайся, что я стал калекой. Как-никак, но крестьянскую работу буду работать. До свидания, отец и мать, до свидания, Оклюш и дети. К осени ждите домой. 30 июня 1904 года. Ваш Йыван».
Пока учитель читал письмо, ни один из двадцати с лишним человек не кашлянул, не шевельнулся. Тяжело молчали и после, когда письмо было прочитано. Наконец, дед Ефим вздохнул:
— Да что же они делают, эти апицеры! Вывели солдат на войну, а патронов не дали. Это все равно что выйти на молотьбу без цепов.
— Не хватает у нашей армии ни патронов, ни ружей, ни пушек, — сказал учитель.
— Почему?
— Да уж потому. Иначе не трясли бы кулаками перед наступающим противником. Недаром Япония теснит Россию.
— Россию, говоришь? — переспросил дед Ефим. — Разве война идет не на чужой земле?
— Твоя правда, Ефим Тихоныч, война идет в Китае. Русская армия отступает.
— И пусть отступает! — решительно сказал дед Ефим. — Нечего нашим солдатам лить свою кровь на чужой земле!
Малыгин быстро взглянул на старика и ничего не ответил.
Васли, внимательно слушавший весь разговор, подумал с удивлением: «Если русская армия будет отступать, ведь тогда Япония победит Россию. Разве это не будет для всех нас позором?»
На мельницу вбежал мальчик лет двенадцати, внук деда Ефима.
