Воды любви - [9]

– Малыш, привет, – сказала она.

– Как я рада тебя видеть, – сказала она.

Обняла меня и я расплакался.

– Татьяна Николаевна, – сказал я.

– Вы… вы тоже приехали понастальгировать? – сказал я.

– Идем, Володя, – сказала она.

Взяла меня за руку и мы вышли в подъезд. Я заметил, что там уже было темно. Значит, я проспал почти до вечера?

– Нет, сутки ты спал, – сказала, улыбаясь она.

– Я все сидела и смотрела, – сказала она.

– Как ты нашел городок? – сказала она.

– Венгр проводил… – сказал я.

– Кстати что такое «Кесондр кеснодр секешфекешвархе»? – спросил я.

– Володя! – сказала она.

– Все так же ругаешься матом, негодник! – сказала она.

– Татьяна Николаевна, мне уже 35… – сказал я.

– Ну ладно, – сказала она.

– Это значит «да пошел ты на хер гребаный русский шовинист» – сказала она.

– Я – шовинист????? – удивился я.

Потом нервно глянул вверх. Где-то там, на втором этаже, всегда висели наверху пауки, которых я страсть как боялся. И в проеме лестичной клетки всегда было темно. Я постоянно воображал там мрачного черного мужика из фильма про роботов – в шлеме и с плащом, – которого видел в кинотеате, и фильм шел на венгерском без титров. Много позже я узнал, что это повелитель зла, Дарт Вейдер.

Мужик вышел из тьмы, и цеременно кивнул мне, держа в руках шлем.

– Кёсоном, – сказал он.

Я даже не испугался – просто открыл рот и смотрел назад, пока Татьяна Николавна тащила меня за руку вниз. На первом этаже я чуть не споткнулся обо что-то. Пригляделся – пацан.

– Петя Верхостоев, – сказала Татьяна Николаевна.

– Помнишь, ты его попросил себя проводить, – сказала она.

– А ему за это автомат подарить? – сказала она.

– Вот с тех пор и стоит дурак, ждет… – сазала она.

– Да ты не парься, малыш, – сказала она.

– Петя тупой был, не то, что ты, красавчик, 190 слов в минуту в первом классе, – сказала она.

– Скорость чтения лучшая в начальных школах ЮГВ, – сказала она.

– Прости, пацан… – сказал я, выходя.

На улице мы пошли по дорожке – цеременно, словно генерал Лебедь и его супруга, которые обожали так наматывать круги по парку еще одного гарнизона моего дет… впрочем, какая разица, подумал я с горечью, – и Татьяна Николаевна показала мне бассейн. Удивительно, но в нем была налита вода!

– Как же это, – сказал я.

– Помнишь, тут утонул по пьяни лейтенант, – сказала Таьяна Николаевна.

– Да, летчик сраный, – сказал я с презрением, ведь это была Артиллерийская Часть.

– Фррррр, – сказал вдруг мужик, высунувший голову из воды.

Я узнал в нем утонувшего лейтенанта. Он помахал мне линялой рукой. Сказал:

– Там где пехота не пройдет, – сказал он.

– И бронепоезд не промчится, – сказал он.

– И грозный танк не проползет, – сказал он.

– Там пролетит стальная птица, – сказал он.

– Так что…. это кто еще сраный, – сказал он.

– Пацан, а ведь это твой отец дежурил в ту ночь, – сказал он.

– Отвали, – на всякий случай сказал я.

– Да нет… если бы не он, мои собутыльники бы сбежали, – сказал он.

Снова нырнул. Я глянул: он лег на дно, широко раскрыл глаза и выпустил воздух струйкой пузырьков. Татьяна Николаевна тактично кашлянула. Я обернулся, и увидел, что она держит за руку грустного пацаненка в школьной курточке и с носом, как у выдающегося советского актера Вицина.

– Рома Шраер! – радостно сказал я.

– Володя Лоринков, – сказал он.

– Помнишь, я предложил тебе с братом купить у меня винтовку-воздушку? – сказал он.

– В 1984 году, – сказал он.

– Как же, – сказал я.

– Полсотни форинтов мы тебе заплатили, – сказал я.

– Ага, – сказал он.

– Я, собственно, зачем, – сказал он.

– Форинты-то в 2002—м обесценились, вместо них теперь евро… – сказал он.

– И? – сказал я.

– Так я за «воздушкой»! – сказал он.

– Ах ты жи… – сказал я.

– Тс-с-с-с, – сказала ласково Татьяна Николаевна, зажимая мне рот.

– Посмотри, как красиво, – сказала она.

В наступивших легких сумерках заброшенный городок ожил. Горели окна, мелькала разноцветными огнями карусель, которую ставили на плацу по выходным, пахло колбасами и «ландышами» – теми самыми лепешками с чесночным соусом, – от лавок в фургонах – из которых протягивали ту самую колбасу и «ландыши» приветливые в минуту торговли венгры… Прогуливались короко стриженые мужчины в форме и без обручальных колец… и женщины со смешными прическами как у Джейн Фонды и с обручальными кольцами. Пары цеременно кивали мне.

– А теперь сюрприз, – сказала Татьяна Николаевна, когда мы подошли к забору между домами и казармами.

– Дерево, залезай, – сказала она.

Я поднял взгляд. Яблоня. Снял куртку и полез на самый верх. Там, на самых тонких ветвях, я словно успокоился, и мне впервые за 30 лет стало легко. Сквозь листву я увидел внизу часового. Он повернулся и сказал:

– Помнишь, ты постоянно крал здесь яблоки, – сказал он.

– А мне всегда за это влетало, потому что здесь не место детям, – сказал он.

– Чувак, я для яблочного пирога, я не специ… – сказал я.

– Да ладно, я просто хотел сказать, что всегда видел тебя, – сказал он.

– Ни хуя ты не Фенимор Купер, – сказал он.

– Я специально отворачивался, – сказал он.

Я бросил в него яблоком и слез. Мимо прошел седой, – несмотря на молодость, – мужчина с женой и двумя девчонками. Я не помнил его, но сразу узнал по описаниям.