Воды любви - [3]

Он, кстати, позже и восхитился.

Но я слишком презирал их – в глубине души, конечно, попробуйте-ка попрезирайте Вслух кучу отмороженных качков с полутораметровым размахом плеч, – чтобы делиться. Так что это осталось нашей с Леной тайной.

Ну, до тех пор, пока она не залетела.

Я сказал ей, что девчонка должна доказать свою любовь пацану.

И что над нами будут мои смеяться одноклассники, и что она сама знает, что это правда.

И что я готов снизойти к ее любви, если, конечно, и мне за это Что-то будет.

И, что, конечно, я совершенно опытный в таких делах мужчина, так что нам ничего не грозит.

И что она мне не очень интересна – это кстати было правдой, – но я так и быть, постараюсь ее Полюбить.

На самом деле, конечно, я бы куда охотнее переспал с одной из этих грудастых пятнадцатилетних коров, что плавали со мной в одной группе и были старше меня на год, и у которых ляжки из-под купальников перли, как тесто. Но я знал, что обращать внимание на тех, кто моложе – не тренд для 15—летних девушек.

И я безумно хотел трахаться.

Лена грустно посмотрела на меня, распустила свой русый – у нее были красивые волосы, которые она собирала в шапочку, – хвост, и забралась ко мне под одеяло. Это были сборы, мы выехали в Тирасполь, участвовать в очередной олимпиаде во имя мира. Как рез недавно отгремела приднестровская война, и эти кретины – что с правого, что с левого, берегов, – решили, что чем чаще они будут проводить спартакиады, тем быстрее помирятся.

Само собой, мы постоянно дрались с левобережными и наоборот.

Ну, а в свободное от драк и соревнований время мы развлекались, как и положено половозрелым дебилам. Все, за исключением одного. Меня. Потому что мне дала Лена, и каждую ночь, в течение всех сборов – три недели и четыре дня, – я старательно ее дефлорировал. Заодно и себя. Пожалуй, это единственное, что мне нравилось. На остальное мне было плевать, включая Великие Победы, Прекрасное Будущее, и Перспективы Обучения в Школе Плавания Самого Сальников. Сальников…

Вот срань Господня.

Послушать тренера, так будто свидетель Иеговы про самого Иегову говорил. Глаза у него выпячивались, в уголке рта появлялась слюна, и вообще он заводился. Сальников то, Сальников сё. Господи, что такого он сделал, этот ваш Сальников, из-за чего вы ему яйца готовы языком перебрать, все хотел спросить я. Проплыл разок лучше всех?.. Но молчал, потому что ловил взгляд Лены. Совершенно очевидно, влюбленный. Все уже знали, что мы «гуляем». Как и ее папаша. Бедолага думал, что это лучше всего, потому что я младше всех в группе, и не стану претендовать на невинность его дочери. Он очень заблуждался. С любым из этих парней она была в куда большей безопасности, чем со мной. Я с детства озабоченный, я же говорил. Но он этого не знал. Он вообще ничего не знал. Кроме своего «сальникова» и «перспектив уехать из гребанной молдавии».

Если бы мля так ее ненавидишь, так какого хрена не уедешь, кретин, хотел спросить я его.

Мне, в принципе, было все равно. У меня даже молдаван в семье не было. Но это постоянное нытье, которое меня буквально Окружало в то время – про тупых молдаван, про то, какие они неудачники и лохи, ни хера не могут и все упустили, – действовало на нервы. Хотя, конечно, все это – и про лохов и про упущенные шансы, – было чистейшей правдой.

…Я ловил взгляд Лены. И замолкал. Как я и предполагал с детства, оказалось, что трахаться – это самое лучшее в мире. И так как трахался я с Леной, и других вариантов у меня пока не наклевывалось, самым лучшим, что было в мире, для меня оказалась Лена. Чего уж там. Я в нее влюбился.

Первые несколько раз были не очень, прямо скажем. Я просто прокладывал нам путь. Но уже через неделю все пошло как по маслу, что бы вы по поводу этого выражения не думали. Я мог трахнуть ее по два-три раза подряд. Я наврал ей, что уже трахался с проститутками, так что она делала все, что я скажу, потому что я же был Опытнее. Она тоже стала кончать, и еще как. Мы трахались и так и этак. Единственное, чего она мне не позволила, так это трахнуть ее в задницу. А я, дурак, не настоял. И это оказалось огромной ошибкой с нашей стороны. Потому что я кончал в естественный тоннель. Мы были не то, чтобы молоды, мы были дети, и могли делать это часами, как кролики сраные. Чтобы утром выйти на бортик, и тренироваться еще два часа. А круги под глазами списать на следы от плавательных очков. Хотя мы просто не высыпались. Она приходила и я заваливал ее на кровать. Трахал и трахал.

Кончал в нее, ждал минуту-другую, и начинал по новой.

И Лена, конечно, залетела.

* * *

Разумеется, все мои блестящие перспективы пошли прахом.

Развеялись, как прах Индиры Ганди над Индийским океаном, или где эта обезьяна велела себя похоронить. Помню, я был совсем маленький, когда ее убили. Сидел на коленях отца и говорил:

– Индила Ганди… – говорил я.

– А это сто обезьяна такая, – говорил я.

Отец смеялся – он вообще был немногословен, – и подкидывал меня на колене. Чтобы пропасть потом еще на год-два. Он вечно пропадал. То в Афганистане, то в Чернобыле, а потом в каких-то африканских странах, куда он ездил продавать оружие, доставшееся молдаванам в наследство от Совка. Нам с братом его не хватало, и в раннем детстве мы плакали. Нет, не Совка, отца. А потом привыкли. На кой ему это надо было, я никогда не понимал. Сейчас тоже не понимаю. Хотя, если честно, все я понимаю, потому что умудрился-таки стать писателем, несмотря на то, что упорно отворачивался от себя.