Воды Леты - [3]

* * *

«Antonia Lucio salutem.[1]

Мой Луций! Пишу это вдогонку тем материалам по известному тебе проекту, которые намедни выслала. Знаю, что ты, достойнейший из моих учеников, не откажешься выслушать соображения своей старой наставницы.

Предвосхищая твой вопрос, говорю: да, конечно же, ты сможешь ссылаться на мои нынешние труды в собственных работах, но только после того, как проект «Лета» достигнет своего успешного завершения. А до той поры, мой Луций, еще пока далеко.

Чем глубже я погружаюсь в изучение объекта 18а, чем ближе узнаю его и обстоятельства, которые привели его в мою лабораторию, тем сильней мои сомнения. Нет, не в себе, своих знаниях и способностях я ничуть не сомневаюсь. Равно как и в необходимости столь радикальных методов воздействия на объект. Проект «Лета» — не просто мое любимейшее детище, это важнейший этап развития той области науки, которой мы с тобой служим. Другое дело, что память и отчасти даже личность объекта 18а подверглась столь грубому вмешательству прежде, чем я включила его в проект, что я вынуждена констатировать ее частичное разрушение. Что, несомненно, нарушает чистоту эксперимента. После повторной «чистки» памяти объект находился на грани настоящего сумасшествия, третья же по счету процедура будет фатальной. Но я принимаю этот вызов, мой Луций, ибо, чем сложнее задача, тем слаще плоды победы.

И все же в данном случае мне предстоит выступить в непривычной роли… пожалуй, «реставратора». Помнишь ли ты нашу беседу, когда между нами возник некий спор? Ты утверждал, что основная задача психокорректора — это именно коррекция, исправление несовершенств человеческого генома и психики, я же считала более точным термин «хирургия». Мы — хирурги, мой Луций, наш долг иссекать пораженные органы прежде, чем болезнь перекинется на весь организм. И как хирург не испытывает сочувствия к иссекаемой опухоли, так и психокорректор не должен излишне очеловечивать объект работы. Я заметила, что в своих письмах ты упорно называешь свои объекты «людьми», даже упоминаешь их имена. Это — опасный путь, Луций, и мой долг — предостеречь тебя. И в очередной раз напомнить: мы — не люди. Мы — создания людей. Кому, как не тебе, понимать, в чем заключается разница.

Покуда я еще не наскучила тебе наставлениями, вкратце опишу те особенности объекта 18а, которые привлекли мое внимание. Итак, он, пожалуй, излишне высок для линии Фуриев, и если бы я не знала точно, кто передо мной, решила бы, что он и вовсе легионер. Кроме того, радужка его глаз тоже нехарактерного цвета — зеленого, а не карего, как утверждено в стандарте фамилии. Конечно, вариабельность пока еще никто не отменял, но не является ли этот порок свидетельством более скрытых, глубинных отклонений? И не этот ли дефект — причина, по которой он вообще выжил на борту «Северы»? Но, право, я увлекаюсь, и тропа неуместных фантазий может завести меня далеко.

Я буду продолжать держать тебя в курсе исследований.

Vale».

* * *

Неведомо, сколько времени Марк Фурий Северин просто метался по берегу, вбивая своё горе пятками в твердый сизый песок. Лазурные волны жадно слизывали его следы. Точь-в-точь как неведомая катастрофа начисто уничтожила его память. А когда иссякли силы и наварх погибшей «Северы» окончательно сорвал голос, проклиная богов и Вселенную, он упал под навесом лицом вниз. Вся беда в том, что вместо забвения Марк желал вспомнить, как всё было. Любой ценой.

Сколько он так пролежал, неизвестно, но от костра шло живительное тепло, мокрая одежда постепенно высыхала, а мысли возвращались в привычно русло здравого смысла и железной логики, которыми славны пилоты из семьи Фуриев.

Итак, он шел по коридору в каюту, порядком усталый, но счастливый. После модернизации «Севере» предстояло провести в глубоком и полностью автономном рейде не меньше шести стандартных месяцев. Может ли быть что-то лучше, чем полгода абсолютной свободы? Даже гетеры, и те на радостях организовали праздник для офицеров. Перед окончанием вахты ему тоже пришло приглашение — роскошная голографическая звезда, рассыпающая вокруг себя язычки золотого пламени.

На мостике оставался префект, стажер-рулевой и связист, Марк это прекрасно запомнил. Особенно сосредоточенное лицо Флавии Примы. Девчонка прямо светилась вся от гордости. Но что же случилось дальше?

Антония сказала, будто связь пропала, и трирема исчезла с радаров. Вражеская атака вблизи Лация в принципе невозможна, это факт. Авария? После тщательного ремонта? Нет! Тогда — мятеж? На любом корабле есть недовольные, и они с префектом не слишком ладили в последнее время. Так покажите республиканский корабль, где между флотскими и армейскими царит любовь и мир? Хоть один сыщется? Но мог ли Гней Курций взбунтоваться? В принципе, мог, конечно. Иногда достаточно раздраконить вигилов. Марку едва хватило фантазии, чтобы вообразить короткую схватку на мостике, а потом поспешное бегство и неудачный рат-переход в исполнении мятежников. Флавии точно не хватило бы знаний и умений. Но Гней Курций — бунтарь, стреляющий в спину своему наварху? Или куда он там метил? Чушь какая! А с другой-то стороны, как же он сам оказался в спас-капсуле? Сбежал? Выбросили в пространство?