Водораздел - [50]

— Кто знает, что еще будет, — заметила Доариэ.

Жена Хилиппы вчера говорила ей, что теперь настали времена, когда бес вселяется в людей и брат идет на брата и кровь людская польется рекой.

— Придет ли когда-нибудь конец страданиям человеческим? — вздохнула Доариэ.

Поавила не верил в эту бабью болтовню, но спорить с женой не стал. Зачем обижать ее, да еще ночью? Ей и так нелегко. Он лишь мягко заметил:

— Не надо вечно стонать. Ну какой толк от жалоб? В надежде-то легче жить.

Доариэ давно утратила веру в лучшее будущее. Сколько раз в жизни надежды на то, что будет легче, оказывались напрасными…

Поавила привлек жену к себе и крепко обнял, чего уже давно не бывало. У Доариэ даже слезы выступили на глазах — так ей было хорошо, грустно и хорошо…

Все утро Поавила продолжал обдумывать мысль, пришедшую в голову ночью. Он словно только теперь заметил, что изба прямо-таки разваливается: пол с одного конца осел, печь вот-вот провалится в подполье, дверь так перекосилась, что с трудом закрывается. Да и неудивительно, ведь лет избушке уже немало: покойный отец еще был холостяком, когда срубил ее. В те времена в Пирттиярви и пилы еще не знали, все в избе одним топором вырублено — от стен до оконных рам. А теперь, слава богу, всякий инструмент имеется: и пилы, и рубанки… Так что смело можно браться за дело, строить есть чем.

Строительство нового дома считалось делом чуть ли не священным. С самого начала все надо было делать обдуманно. Большое значение имел правильный выбор места для новой избы. Не полагаясь в этом трудном деле на собственные познания, Поавила решил посоветоваться со Срамппой-Самппой, самым старым жителем деревни. Он уже собрался было пойти к нему, как отворилась дверь и в избу вошла дочь Самппы Анни в накинутой на плечи широкой шали с кистями.

Доариэ еще сидела за столом и пила чай.

— Милости просим, садись чай пить, — встретила она гостью.

— Спасибо. Пила уже, — отказалась Анни. Она говорила всегда несколько торжественно, отчетливо выговаривая каждое слово. — Вот зашла передать привет Поавиле. От учителя пришло письмо. Хёкка-Хуотари вечером принес с погоста.

Анни, как и все жители деревни, называла своего мужа учителем. Впрочем она, хоть и была замужем за учителем, ничем не отличалась от деревенских женщин, была такой же работящей и скромной.

— Какой-то Михаил Андреевич… начальник учителя… тебе поклон просил передать, — сказала Анни Поавиле.

— Михаил Андреевич?!

— Да, учитель пишет, что ты знаешь его.

— Если он тот самый, то знаю, — обрадовался Поавила и взял со стола жестяную кружку, из которой только что пил чай. — Вот из нее Михаил Андреевич пил. Это его кружка. Мы вместе в тюрьме сидели. В Кеми. Вот это человек… Как же они с учителем вместе оказались?

— А Иво-то наш поклона уже не пришлет, — с печальным вздохом сказала Доариэ.

— Может, и он вернется, — попыталась утешить Анни. — И такое случается. Про Теппану тоже болтали, что убит.

— Нет, Иво не вернется, — покачала головой Доариэ и со слезами на глазах посмотрела на Хуоти: она боялась, что Хуоти тоже могут забрать на войну.

— Хоть бы война скорее кончилась! — сказала Анни.

— А учитель ничего насчет этого не пишет? — спросил Поавила.

— Половина письма зачеркнута. — Анни достала из-за пазухи письмо и подала Поавиле.

Поавила не умел читать. Он удивленно разглядывал письмо, в котором добрая половина текста была вымарана военной цензурой.

— Да, видать, там тоже дела неважные, коли о них нельзя писать даже родным, — решил он.

Привет от бывшего товарища по камере обрадовал Поавилу, но письмо учителя наводило на невеселые мысли. Завтрашний день, который и без того вызывал тревогу, мог оказаться еще более мрачным.

— Отец дома? — помолчав, спросил Поавила у Анни.

— Наверно. Куда же он в такую погоду пойдет? — неопределенно ответила Анни. Она жила с детьми не у родителей, а в школе, в квартире учителя.

Самппа в самом деле оказался дома. Выслушав просьбу Поавилы, старик начал поучать:

— Когда-то руочи убили в Пирттиярви много народу. Так что, куда ни ткнись, почти везде кости человеческие лежат. А на том месте, где кто-нибудь похоронен, земля дом не примет…

Поавила знал это народное поверье. Но сейчас его совсем не волновало, будет ли изба стоять на чьих-либо костях, потому что он уже облюбовал место под дом. За заброшенным полем была небольшая поляна. Когда-то давно на этом месте рос ельник. Земля там хорошая; конечно, потрудиться придется, хоть лес корчевать и не надо, но все же… Да и залив там совсем рядом. Можно прямо на берегу поставить баню. Старая-то совсем развалилась и в землю ушла.

— Ну, что ты скажешь об этой полянке? — спросил Поавила старика, когда они пришли к облюбованному месту.

Срамппа-Самппа обошел полянку, осмотрел ее, вывернул с места большой камень и даже заглянул под него. Потом прохрипел:

— Дай монетку, кх-кх.

Поавила знал, для чего старику нужна монетка, но прикинулся удивленным.

— На что она тебе?

— Давай, давай, кх-кх.

Старик и так был небольшого роста, а когда кашлял, то казался рядом с Поавилой совсем маленьким и скрюченным. Поавила порылся в карманах и вытащил смятую ассигнацию. Такие бумажные деньги, выпущенные Керенским, дошли уже до Пирттиярви. Срамппа-Самппа придирчиво осмотрел керенку со всех сторон.