Водораздел - [155]

Бабы одна за другой выпрямляли затекшие спины и направлялись к деревне. Михкали увидел среди жниц свою мать, а потом и невесту.

— Обедать пошли, — шепнул Михкали.

Патрульные пошли следом за одной из женщин, направлявшейся в другой конец деревни. Михкали узнал женщину: это была Йоаккова баба, как ее звали в деревне, и изба, в которую вошли вместе с ней патрульные, называлась Йоакковым домом.

— Наверное, пошли попить молока, — предположил Михкали.

Когда финны вошли в избу, Теппана махнул рукой:

— Ребята, пошли.

Разведчики вскочили в лодки, стоявшие у берега, и быстро переправились через пролив. Они высадились у старой, вековечной сосны. Из деревни, скрытой за пригорком, их не было видно. Да и они сами видели только крыши домов, и то не всех. Скрываясь за прибрежным ивняком и валунами, перебежками стали подбираться к Йоакковой избе.

Но один из разведчиков не смог заставить себя заколоть человека штыком и — выстрелил.

Лейтенант Сиппола, бывший в это время на дворе «казармы», услышал выстрелы. Быстро поднявшись на небольшую скалу, что была неподалеку от избы, он увидел бежавших к казарме вооруженных людей.

— Чертовы пуникки!

Сиппола выхватил маузер.

Двое из атакующих упали, но и сам лейтенант тут же получил меткую пулю. Остальные белофинны заперлись в избе и начали отстреливаться. Кто-то из разведчиков поджег избу, и оборонявшиеся стали выскакивать из окон. Многих пуля застигла прямо в окне, другие остались лежать под окнами. Убежать из горящего дома удалось только одному: он выскочил из окна, выходившего на озеро, и, укрываясь за банями, побежал к берегу. Когда началась стрельба, жители деревни попрятались и никто не видел, куда исчез Калле — имени сбежавшего, конечно, никто не знал, но после Куренполви всех финнов в отряде стали называть Калле. Легионеры обшарили весь берег, все кусты и овины, искали на кладбище, но белофинна так и не нашли.

Вечером на караул заступили Михкали и еще один боец, тоже вроде Михкали, не нюхавший пороха на настоящей войне. Стемнело, начал накрапывать дождик, и Михкали с напарником зашли в чью-то ригу покурить. Тем временем спасшийся из казармы белофинн слез с ели, на которой он отсиживался, взял лодку и, переправившись через пролив, скрылся в лесу. Обнаружив утром, что на берегу не хватает одной лодки, Теппана долго матерился.

— Теперь в Ухту надо идти да глядеть в оба, — сказал он.

Двух ребят, павших при взятии Хайколы, похоронили под густыми елями деревенского кладбища. Это были первые потери карельского отряда. Прогремел прощальный салют. Поклявшись над могилой отомстить за погибших товарищей, разведчики сели в лодки. Переплыв узкий и мелкий пролив Хирсисалми, они по лесной тропе пошли к Ухте.

V

Обнаружив, что мужики не вернулись с охоты, белофинны стали принимать меры предосторожности. Фельдфебель Остедт заставлял теперь своих солдат нести караул не только около школы, но и патрулировать ночью по деревне. Солдаты были очень недовольны этим нововведением, и чтобы добиться выполнения своих распоряжений, фельдфебелю пришлось сослаться на то, что такой приказ поступил от нового командира отряда капитана Куйсмы.

Кляня про себя фельдфебеля — «Ости, длинношеий черт, выдумал тоже», — патрульный шел по спящей деревне. Он завернул на чей-то огород, надергал репы и, очистив ножом, стал грызть ее. Вокруг стояла такая тишина, что становилось страшно. Не слышно было даже позвякивания коровьих колокольчиков: время шло к осени, ночи стали темные и скот, ночевавший летом в загонах у дымокуров, теперь загоняли на ночь в хлев.

Только когда рассвело и хозяйки, подоив коров, стали выпускать их из хлевов, то тут, то там послышалось позвякивание колокольчиков. Но это был не тот дружный перезвон, с которым стадо идет по деревне весной и в начале лета. Веселая разноголосица колокольчиков вносит оживление в однообразную деревенскую жизнь, от нее даже на душе становится как-то радостнее. Но сегодня коровы шли в лес лениво, неохотно, словно опасаясь чего-то. То ли потому, что медведь недавно напугал стадо, то ли просто сказывалось наступление осени. Колокольчики позвякивали сдержанно, настороженно, и в их голосе патрульному вдруг послышалось что-то зловещее, похожее на погребальный звон колоколов. На душе у него стало тоскливо. Он смотрел, как просыпается деревня, как хозяйки спозаранку принимаются за работу, и подумал о своей матери, которая сейчас тоже, наверное, вот так же с серпом в руке спешит в поле…

— У-у, чертовы дети, опять репу воровали, — ворчала жена Хилиппы, проходя через огород на поле.

Там уже были Наталия и Ханнес. Наталия, низко пригнувшись, жала рожь, Ханнес отвозил на лошади снопы к овину. Самого Хилиппы на поле не было, он доделывал крышу риги. Ему осталось уложить всего несколько досок. Вряд ли удалось бы так быстро починить ригу, если бы Пулька-Поавила был дома. Тот бы им ни одного бревна не дал, такой уж он дьявол, а вот Доариэ дала целых три.

В молодости, в девушках, Оксениэ не нужно было портить руки на жатве. Да и теперь она могла бы не утомлять себя на поле: ведь можно было нанять людей и убрать рожь чужими руками. Но Оксениэ в последнее время не могла оставаться одна в избе. Ей надо было что-то делать, чтобы хоть ненадолго прогнать тяжелые мысли, не дававшие ей покоя с тех пор, как в деревню неожиданно вернулась Евкениэ. Дочь все-таки родная, что ни говори, а живет побираясь. Оксениэ распрямила спину, чтобы дать ей отдохнуть, и посмотрела в сторону риги, над крышей которой трудился ее муж. Конечно, в том, что случилось с Евкениэ, Хилиппа виноват… да и она сама виновата. Не надо было тогда, в Ильин день, бросать золу вслед сватам Евкениэ…