Водораздел - [118]

— О, да мы в удачное время пришли, — улыбнулся Теппана, имея в виду не то, что они попали на чаепитие, а то, что застали в сборе чуть ли не все уездное начальство.

— Прошу к столу! — пригласил Александр Алексеевич. — Верочка, принеси еще два стакана.

— Да нет, не надо, я просто так, — начал было отказываться Теппана, но за стол им все же пришлось сесть. За чаем Теппана рассказал, по какому делу они пришли.

— Одного желания в таком деле мало, — задумчиво сказал Кремнев. — Нужны люди, притом имеющие военную подготовку.

— Люди найдутся, — заверил его Теппана. — На Мурманке работают сотни карел. Командиры тоже найдутся. Вот, к примеру, Ховатта…

И Теппана показал на своего спутника. Члены исполкома испытующе посмотрели на Ховатту.

— Он на фронте был взводным, — пояснил Теппана.

— Но ведь это не шуточное дело — совершить рейд за многие сотни верст, да еще по местам, где можно передвигаться лишь на лодках по порожистым рекам, — заметил Кремнев.

— Да это не только наша идея, — вступил в разговор Ховатта. Он достал из кармана какую-то бумагу и протянул ее Кремневу. — Взгляните, что пишут венехъярвцы.

Ховатта рассказал, что утром они с Теппаной встретили знакомого мужика из Венехъярви. Он пришел-в Кемь с письмом от жителей своей деревни. Мужики Венехъярви провели в лесу тайное собрание и даже составили протокол, в котором обращались к красногвардейцам Кеми с просьбой помочь им изгнать из родных мест белофинских захватчиков. Венехъярвец, встретив знакомых, передал письмо им: за много дней пути по глухим лесам он так сбил ноги, что уже не мог сам идти в исполком и остался отдыхать в бараке.

— Ну, что скажешь, товарищ председатель? — спросил Кремнев Закиса, когда тот ознакомился с решением собрания венехъярвцев.

— По-моему, в резолюции съезда сказано достаточно ясно, что делать, — сказал Закис.

Съезд в одном из пунктов резолюции дал новому исполкому право мобилизовать на территории уезда годных к несению военной службы мужчин для нанесения решающего удара по белофинским захватчикам. Так что для Закиса вопрос был ясен. Но где взять оружие? Еще месяц назад в Кеми были и люди и оружие. Но после того как белофинны были отогнаны, новых попыток нападения они не предпринимали, и жизнь в городе вошла в мирное русло. Вооруженные красногвардейцы, прибывшие из других мест — Сороки, Шуерецкой, Энгозера, — вернулись домой. Ледокол «Микула Селянинович» тоже ушел обратно в Архангельск. В Кеми, кроме красноармейцев Донова, был лишь небольшой отряд красногвардейцев-железнодорожников.

— Харьюла говорил, что белофинны бросили в Подужемье воз винтовок, — сказал Теппана.

— Воза винтовок мало, — заметил Донов, до сих пор сидевший молча.

Ему решение этого вопроса представлялось более трудным, чем остальным. И главная трудность была, не в том, что не хватало оружия, а в том, что на севере назревали грозные события, о которых в Кеми могли судить пока лишь по доходившим сюда самым разноречивым слухам. Прошел слух, что союзники высадились в Мурманске, чтобы вместе с большевиками не допустить вторжения немцев и финнов на Мурманскую железную дорогу. Ходила молва, будто сербов, прибывших с англичанами, думают переправить на Балканский фронт. Всякие были слухи, и, судя по всему, кое-кто распускал их преднамеренно, чтобы скрыть действительное положение вещей. Положение осложнялось еще и тем, что союзники, как говорили, высадились с разрешения местных советских властей. Удивляло Донова и молчание Нацаренуса. Говорили, будто Нацаренус от имени народного комиссара иностранных дел Троцкого дал союзникам разрешение высадиться в Кандалакше. Но с какой целью? То, что Харьюла смог рассказать о визите союзных офицеров в Северный финский легион, еще больше насторожило Донова. Он ясно видел, что на севере сгущаются зловещие тучи, понемногу надвигаясь и на Кемь. Поэтому он осторожно заметил Ховатте, что, по его мнению, надо было бы выяснить, какими силами располагают оставшиеся в приграничье белофинны и чем они там занимаются.

— Верно, — подхватил Ховатта и с видом знатока заметил: — Без разведки, конечно, соваться туда не стоит.

— Мне стало известно, что белофинны собираются в Иванов день устроить в Ухте какие-то большие празднества, — продолжал Донов. — А что если мы пошлем туда кого-нибудь под видом гостя?

— Я готов хоть сейчас пойти, — загорелся Теппана.

— А тем временем мы постараемся достать оружие и проведем подготовительную работу среди карелов на Мурманке. Но в то же время нельзя оставлять без достаточной охраны и железную дорогу…

Донов и Закис ушли вместе с Ховаттой и Теппаной.

Когда утром за чаем Лонин сказал матери, что ему предстоит поездка в Соловецкий монастырь, мать испуганно посмотрела на него.

— В монастырь? Зачем?

— Хлеб реквизировать у монахов.

— У монахов?!

Блюдечко в руках матери задрожало и стало медленно опускаться на стол, словно старческие морщинистые пальцы не в силах были удержать его тяжесть.

Николай Епифанович догадывался, почему мать так встревожилась. Мать никогда не говорила ему, кто его отец, но от людей он слышал, что отец его живет в Соловецком монастыре. Когда Лонин был маленьким, в деревне его дразнили пригулышем. Чем старше он становился, тем больнее было слышать ему эти слова. У всех его сверстников были отцы, только у него не было. Когда он стал юношей, из-за того, что у него не было отца, многие деревенские девушки избегали его. Только Шурочка не избегала. Шура-Шурочка… Но когда он пришел к ним свататься, его не пустили на порог, а Шуру заперли в горенке. И все потому, что он незаконнорожденный сын бедной батрачки. Лонину вовек не забыть, как горько рыдала Шурочка в своей горенке, когда он уходил. Он был в таком ожесточении, что готов был на самое ужасное — на поджог, даже на убийство, но, к счастью, вовремя опомнился и взял себя в руки. Он вернулся домой, где мать уже готовилась к встрече с молодой невесткой, успокоил расстроенную мать и попросил собрать ему кошель. В тот же вечер он покинул деревню. Ушел куда глаза глядят. Так лучшие годы молодости и скитался с места на место. Столярничал, строил дома, батрачил. Когда началось строительство Мурманской дороги, он тоже перебрался туда. Мать свою он не забыл, посылал ей то немножко денег, то платок, то еще что-нибудь. Однажды он услыхал от кого-то, что Шуру против ее воли выдали замуж и она умерла в родах. Эх, Шура-Шурочка!.. Потом он встретил Кремнева и благодаря ему стал смотреть на многое совершенно другими глазами. Жизнь предстала вдруг в ином свете, к он начал понимать ее. Понял он и то, что не мать была виновата в его несчастье. Ведь он был матери дороже всего на свете. Обосновавшись в Сороке, он при первой же возможности съездил за матерью и попросил у нее прощения за все. Мать плакала, гладя его преждевременно поседевшую голову. С тех пор они жили вдвоем.