Водный мир - [13]

Бросив краткий взгляд на Керанса, Хардмен скептически улыбнулся.

— А вы большой оптимист, доктор. На самом деле вы имеете в виду то, что я не буду их осознавать. — Он взял изрядно затрепанную зеленую подшивку, свой ботанический дневник, и принялся механически перелистывать страницы. — Порой мне кажется, я постоянно вижу сны, каждую минуту. Быть может, мы все их видим.

Тон лейтенанта был неспешным и расслабленным, несмотря на усталость, что иссушила кожу вокруг его рта и глаз, отчего длинная нижняя челюсть казалась еще более вытянутой. Керанс понял, что недуг, каким бы ни был его источник, не слишком затронул самое ядро личности этого мужчины. Элемент жесткой самодостаточности в Хардмене стал едва ли не сильнее, чем прежде, — словно стальное лезвие вдруг вонзилось в деревянную изгородь, проявляя всю свою мощь.

Задумчиво наблюдая за Хардменом, Бодкин прикладывал к лицу желтый носовой платок. Засаленная хлопчатобумажная куртка и случайное одеяние в сочетании с отечной, цвета хинина кожей придавали доктору обманчивую внешность старого шарлатана, маскируя острый и неугомонный разум.

— Возможно, вы правы, лейтенант. По сути, некоторые упорно настаивают на том, что сознание суть всего лишь особая категория цитоплазмической комы, что возможности центральной нервной системы так же полно развиваются и расширяются в течение сновидной жизни, как и во время того, что мы называем состоянием бодрствования. Однако нам приходится применять эмпирический подход, пробовать те лечебные средства, которые нам доступны. Вы согласны, Керанс?

Керанс кивнул. Температура в каюте стала падать, и он задышал свободнее.

— Перемена климата, надо полагать, тоже поможет. — Снаружи донесся глухой лязг, когда одна из металлических шаланд, поднятая на шлюпбалки, стукнулась о корпус. Он добавил: — Атмосфера в этих лагунах крайне расслабляющая. Через трое суток, когда мы отсюда отбудем, у всех проявится заметное улучшение.

Керанс полагал, что Хардмену сообщили о скором отбытии, однако лейтенант резко вскинул на него глаза и опустил свой дневник. Бодкин принялся откашливаться, а затем вдруг заговорил об опасности сквозняков от вентилятора. Несколько секунд Керанс и Хардмен неотрывно смотрели друг на друга. Наконец лейтенант кратко кивнул самому себе и вернулся к чтению, аккуратно отметив время на прикроватных часах.

Злой на себя, Керанс отошел к окну и встал там спиной к остальным. Он понял, что умышленно сказал Хардмену об отбытии, бессознательно рассчитывая вызвать именно такую реакцию и прекрасно зная, почему Бодкин решил попридержать новости. Несомненно, он предупредил Хардмена о том, что какие бы задачи ему ни пришлось выполнить, какие бы внутренние перспективы ни следовало бы привести к общему знаменателю — все это должно было быть завершено в течение трех суток.

Керанс взглянул на хитроумное приспособление из двух будильников, негодуя на все уменьшающийся контроль над собственными побуждениями. Сначала бессмысленная кража компаса, а теперь — такое вот благонамеренное вредительство. Как бы ни различались его проступки, в прошлом Керанс считал их оправданными одним-единственным качеством — полным и объективным осознаванием мотивов, стоящих за его действиями. Если он порой был склонен к неуместным отсрочкам, то вовсе не от нерешительности, а от полного нежелания действовать там, где полный самоконтроль был невозможен. К примеру, в своем романе с Беатрисой Даль, окрашенном столькими противоборствующими страстями, Керанс постоянно шел по тонкой проволоке тысяч ограничений и предостережений.

В запоздалой попытке вновь обрести уверенность он заметил Хардмену:

— Не забывайте о будильниках, лейтенант. На вашем месте я бы установил звонок так, чтобы он звенел непрерывно.

Выйдя из лазарета, они спустились к пристани и забрались на катамаран Керанса. Не желая тратить последние силы на запуск мотора, Керанс принялся просто перебирать руками по висевшему над головой тросу, что был натянут между базой и экспериментальной станцией. Бодкин уселся на носу, зажав проигрыватель между коленей словно портфель, и отчаянно моргал глазами от яркого солнечного света, рассыпавшего блики по неровной поверхности застойной зеленоватой воды. Его опухшее лицо, увенчанное неопрятной седой копной, казалось грустным и озабоченным; доктор осматривал окружавшее катамаран кольцо полузатопленных зданий, подобно усталому корабельному снабженцу, которого уже в тысячный раз везут по одному тому же заливу. Когда они приблизились к исследовательской станции, в небе проревел вертолет, садясь на крышу базы. От толчка база дала крен, а трос погрузился в воду — и тут же резко натянулся, обдавая Керанса и Бодкина каскадом брызг. Бодкин негромко выругался, однако через считанные секунды они с Керансом совершенно просохли. Хотя дело уже шло к пяти часам, солнце заполняло собой небо, обращая его в чудовищную паяльную лампу и вынуждая обоих мужчин опускать глаза к береговой линии. То и дело в стеклянной завесе окружающих зданий они замечали, как бесчисленные солнечные зайчики движутся по гладкой поверхности громадных огненных полотен, подобных сияющим фасеточным глазам гигантского насекомого.