Во всей своей полынной горечи - [3]

— Давай, Фрося, — сказал, прикурив, — уточним наши с тобой отношения. Поставим, как говорится, точки над «и».

— Давайте, — безропотно, без всякой охоты согласилась она.

На горизонте все так же стыли пышные облака. Где-то близко, у обочины, отозвался перепел и смолк надолго. В машине уютно пахло бензином, теплом тянуло от остывающего мотора.

— Ты как-то говорила, что я тебя в люди вывел. От души говорила или так? Ради красного словца?

Губы Фроси обиженно дрогнули.

— Понятно, — поторопился председатель, предупреждая ответ, — от чистого, так сказать, сердца. Верю. Почетом и уважением ты не обойдена, не так ли? Хату тебе отгрохали… Вправе ли я после всего этого рассчитывать на твою признательность?

— О чем это вы, Роман Андреевич?

— А о том, — твердо сказал Бурлака, не спуская с Фроси пристального взгляда, — что ты мне и колхозу намерена свинью подложить.

Фрося поняла, о чем будет речь. Она молчала, поджав губы, ровная, прямая, смотрела через ветровое стекло туда, где громоздились белые, точно лебединая стая, облака и лишь время от времени, пока Бурлака говорил, искоса, невзначай поглядывала украдкой в продолговатое зеркальце, видела выбритое мясистое, в прожилках, с чуть отвислыми щеками лицо, лохматые брови, жесткую, точно вспухшую, складку у переносья, энергичные и тоже жесткие губы. А тогда, в год Фросиной свадьбы, этой жесткости не было, и этих обвислых щек тоже не было, и взгляд был мягкий, веселый. За тем, прежним Романом Андреевичем, она готова была в огонь и воду, а этого, властного, с седеющими висками, она побаивалась, робела перед ним, как школьница перед учителем.

— Если твои девчата, и ты в том числе, если вы и дальше будете распускать всякие небылицы и ставить палки в колеса…

— Да какие же это небылицы, Роман Андреевич? — вспыхнула Фрося, и крылья носа ее затрепетали. — Вы у кого угодно спросите в селе, никто и сейчас не верит, будто учетчик ошибся на те три гектара, что оказались лишними у Лощинской. Просто нужно было сделать так, чтоб урожай у нее был выше.

— Значит, председатель мошенник? Плут и пройдоха? Так понимать?

— Я понимаю одно, — глухо, потупившись, сказала Фрося, — девчат моих вы крепко обидели.

— Это чем же я их обидел, скажи на милость?

— Будто не знаете… Если удобрение — так Лощинской в первую очередь. А транспорт? Бегаешь за бригадиром, пока упросишь, уломаешь… А Лощинской — пожалуйста! Без слов. А когда бураки копали, так новый комбайн ей дали, а нам — на тебе, боже, что нам негоже: день работает, два стоит. А потом дожди… Лощинская, значит, пусть рекорды гонит, а я в поле, выходит, обсевок? Все знают — вы хотите, чтоб ей Героя присвоили: как же, мол, такой колхоз, а Героя своего нету? И колхоз, дескать, сразу прогремит… Ладно, пусть присваивают. Но почему наше звено на задворки оттирают?

— И земля у нее, конечно, получше? — сощурился Бурлака.

— И земля тоже. Ей сеять по озимым, а нам…

— Вот-вот: нам, нам… А знаешь, говорят, в чужих руках ломоть шире!

— Это я-то завидую?

— Нет, что ты, — сказал уже мягче председатель, которого Фросина столь неожиданная запальчивость будто даже развеселила: эк ее жареный петух клюнул! — Просто человек так устроен. Раз, мол, Лощинская приходится Бурлаке троюродной сестрой, значит, ей и кусок пожирнее. А мне это что нож в сердце! Работает человек с душой, с огоньком — почет ему, слава и уважение. Вот мой закон. Другого не признаю. А насчет Героя… Что ж, тут верно. Кривить душой не стану. Мы не хуже других. И нам сейчас нужны люди цепкие, активные.

— Чтоб и с камня лыко драли, и воду в решете носили.

— Правильно, — похвалил председатель, совсем развеселясь. — Именно такие девчата и нужны. Лощинская в этом смысле весьма перспективная. Никто не говорит, что ты плохо стала работать. На таких, как ты, поверь мне, совестливых и работящих, земля наша держится. И потом у тебя и опыта побольше, чем у Лощинской, и знаний, и руки у тебя золотые…

— Эх, Роман Андреевич, целовал ястреб курочку до последнего перышка!

— Ну вот, — поморщился Бурлака. — Засела в тебе какая-то заноза, свет застит.

— Да как же тут не будет застить? Ладно, я понимаю… Не гожусь я. Кандидатура моя неподходящая.

— Это хорошо, что понимаешь, — сказал председатель, упирая на это «понимаешь». — Люблю, когда с полуслова схватывают!

— Мне неясно только, зачем тогда нужно соревнование? Зачем было подписывать обязательства, раз уж мне с Нинкой выпадает играть в поддавки?

— Ты что? — нахмурился Бурлака. — Девочку невинную корчишь? Не прикидывайся. Соревнование соревнованием, а жизнь есть жизнь. Никуда не уйдешь от этого.

— Как это? — не поняла Фрося.

— Ну, удивляешь ты меня… А я-то уж понадеялся… — Бурлака не спешил договаривать, смотрел, то ли забавляясь Фросиным простодушием, то ли примериваясь, рубить или нет. — Может, ты мнишь, будто тебе не помогали, когда ты поставила рекорд?

— Кто же помогал? — окончательно растерялась Фрося. — Мы же с девчатами все своими руками… От зари до зари…

— От зари до зари… — передразнил Бурлака. — А сколько у нас в колхозе таких, что тоже от зари до зари? А представили к награде именно тебя. Как ты думаешь, почему?