Во всей своей полынной горечи - [2]

— Центнеров по триста пятьдесят, пожалуй, возьмут, — заметил Бурлака, искоса поглядывая на Фросю, словно приглашая к разговору. Но Фрося не отозвалась, сидела ровно, в напряженном ожидании. Руки ее, по-мужски широкие, с утолщенными мослами пальцев, лежали на корзине. Лишь на ухабах Фрося хваталась за поручень, но позы не меняла.

На горизонте клубились облака.

— Это старший-то в больнице?

— Старший.

— Сколько же ему?

— Четырнадцать.

— Гляди ты! — удивился Бурлака. — А вроде как вчера замуж тебя выдавали!

Фрося невольно улыбнулась и сбоку посмотрела на председателя, словно желая удостовериться, тот ли это человек, который тогда, накануне свадьбы, нежданно пришел к ней в дом.

Тогда неделю бушевала вьюга, заваливая село сугробами по самые стрехи. Выйдешь на порог — свету белого не видать. А председатель пришел, снежным комом ввалился в сени. Стряхнул снег, обмахнул веником валенки — молодой еще, разрумянившийся. В горнице посидел на лавке у стола, оглядывая убранство — топчан, застланный пестрядью, кровать со взбитыми подушками, фотографии в застекленных рамках. «Ну, Фрося, — подытожил будто, — говори, что тебе на свадьбу подарить». Она так и залилась краской. Чего-чего, а уж этого никак не ожидала. Она тогда сказала, что ничегошеньки ей не надобно, что, мол, деньги у нее есть… Конечно, она и рада бы купить что-нибудь красивое по такому случаю, только ведь в сельмаге ситец, фуфайки да хомуты…

Потом уже люди рассказывали, как в тот же день Бурлака снарядил «Беларусь», сел в кабину к трактористу. Метель не утихала, и только под вечер добрались они до райцентра — и прямо на квартиру к председателю райпотребсоюза. «У меня лучшая звеньевая замуж выходит, — с ходу, без предисловий сказал Бурлака. — Так вот: чтоб завтра была шубка, настоящая, цигейковая. И сапожки импортные, самые лучшие. Из-под земли достань. И знать ничего не желаю! А не будет — пеняй на себя!»

Через два дня Фрося купила и шубку и сапожки, и все пришлось впору, будто сшито было на заказ. А в самый день свадьбы правление подарило ей роскошный зеркальный шкаф (он и сейчас цел-целехонек) и радиолу.

Золотое то было время! Она, правда, и потом, замужней, не могла пожаловаться на судьбу. Много ли в их селе девчат, чей портрет красовался бы на районной доске Почета?! Или, скажем, кого еще посылали на республиканский слет свекловодов? Помнится, даже когда прикатили за ней на «Волге», Фрося вое еще не верила. И до сих пор не знает, была ли счастлива в те дни — ведь столько было волнений! Наверное, была все же. Выехали уже перед вечером, и, когда проезжали мимо плантации, увидела Фрося своих девчат, попросила остановиться, чтоб попрощаться — не дай бог подумают, что загордилась! «Фроська! — ахнула пухлощекая, вся как тугой бутон Вера Михейчикова. — Так тебя ж и обнять-то боязно — такая ты нарядная!» А Фрося думала: пусть бы уж кого другого послали, зачем ей, неотесанной, от бураков и гички да прямо в столицу. Боже, вот уж опозорится! Потом, когда вернулась из Киева, рассказывала девчатам, как в большом длинном зале с белыми колоннами шла по ковровой дорожке к сцене, где вручали ордена, шла и думала об одном: хоть бы не зацепиться где да не упасть! Бабы не верили, смеялись…

Было это давно, лет восемь назад, а помнится все до мелочей. Тогдашний ее урожай, самый высокий в районе, по нынешним временам не ахти какой важный: так себе, чуть выше среднего. А тогда Роман Андреевич сказал ей: «Теперь ты, Фрося, наш маяк. Так что давай, знаешь, свети!» Но Фросе после того слета как-то не везло…

А вскоре появились и более удачливые соперницы, и главная среди них — Нинка Лощинская, разбитная, красивая молодица, и в работе лютая и на язык бойкая. Такая не станет прятаться от корреспондента, как однажды было с Фросей.

Приехал как-то местный, из области, поэт с заданием от телестудии написать очерк о звеньевой-орденоноске. Побыл немного и пришел с жалобой к Бурлаке: «Я отдаю должное великой скромности вашей Лукиной. Но ведь она просто убегает от меня: хату на замок — и поминай как звали!» Председатель тогда вступился за Фросю, рассказал, что она за человек…

— Эка, прет, дьявол! — выругался Бурлака, завидев впереди вынырнувший из ложбины самосвал, за которым вполнеба упруго клубилась пылища.

ЗИЛ быстро приближался, и вот в грохоте мимо пронеслась широкая голубая спина капота, курносый парнишка за рулем с сигаретой в углу рта… Кабину «газика» заполнило удушливой пылью. Бурлака, поморщившись, притормозил.

Над свекловичным полем, зримо оседая на ботве, уходил в сторону рыжий туман, будто тень от промчавшегося вихря.

Бурлака, повременив, вдруг повернул ключ с цепочкой и брелоком, и мотор заглох. Стало тихо.

Фрося недоуменно посмотрела на Романа Андреевича. А тот как ни в чем не бывало вытряхнул из пачки папиросу, помял, постучал о ноготь мундштуком, подравнивая пальцем вылезший из гильзы табак, — все не спеша, раздумывая. А потом, облокотившись одной рукой о баранку, повернулся к Фросе. Осмотрел открыто, изучающе, примериваясь.

От этого взгляда Фросе стало не по себе. В последнее время ей почему-то казалось, что когда Роман Андреевич и смотрит на нее, то вроде мимо, будто видит что другое. А сейчас в упор.