Во власти теней - [41]

Предоставив казначею вести дальнейшую борьбу с архитектором, папа подошел к Борджиа:

– Давай возвратимся! Моим ногам становится все хуже.

– Вам надо немного отдохнуть, ваше святейшество.

– Я слишком стар для того, чтобы отдыхать. В моем возрасте нельзя терять время. Проводи меня в библиотеку! Ничто так не улучшает настроение, как чтение.

Поддерживаемый своим вице-канцлером, Сикст медленно направился к большим залам, в которых он разместил библиотеку Ватикана, свое самое ценное на данный момент творение, и, по мере того как он приближался к цели, настроение его постепенно улучшалось.

Франческо делла Ровере, прежде безвестный и нищий францисканский монах, больше всего на свете, после золота и власти, любил словесность и науки. Когда-то он успешно преподавал в университетах Павии, Флоренции, Болоньи и Сиены; он насаждал там страсть к знаниям, наукам и в особенности к изучению звезд. Большую часть своего времени он проводил среди этих накопленных им книжных сокровищ, сопровождаемый своим неизменным в этих делах спутником, ученым-гуманистом по имени Платина, которого он сделал хранителем библиотеки.

Когда стражники открыли перед папой и кардиналом двери в длинную галерею, всю заставленную расписанными и золочеными шкафами и просторными столами с разложенными на них рукописями и оптическими приборами, Платина двинулся им навстречу. У него была покалечена нога,[8] и поэтому ему приходилось опираться на палку. Он хотел преклонить колени, намереваясь поцеловать перстень на руке папы, но Сикст, зная, что всякое коленопреклонение было для него мучительно, помешал ему сделать это; он дружески взял его под руку и подвел к одному из пюпитров. Здесь лежала солидных размеров книга в малиновом бархатном переплете и серебряном окладе, которая много лет пролежала в одном из этих шкафов и была в конце концов извлечена на свет.

– Вижу, вижу, ты достал «Святого Августина». Скорее покажи мне те отрывки, которые тебя так поразили!

Он жестом отпустил кардинала Борджиа, но, видно, в этот день папе не суждено было заняться своим любимым делом. В тот самый момент, когда Борджиа уже подходил к дверям, на авансцену выдвинулся новый персонаж, церемониймейстер папского двора Агостиньо Патризи, чье бледное продолговатое лицо, казалось, выражало страдание от постоянно наносимых ему оскорблений.

Целиком посвятив себя правилам строгого папского этикета, который он почитал больше, чем закон божий, Патризи был слепо предан папе, и тот частенько прощал ему разные мелкие оплошности. Однако на этот раз он выбрал слишком неподходящий момент, чтобы беспокоить папу, рискуя навлечь на себя его знаменитый гнев, а будучи в этом состоянии, Сикст способен был переступить все границы; так чуть было не случилось и в этот день.

– Что тебе еще нужно? – бросил папа, как только заметил его.

Агостиньо Патризи кинулся на колени.

– Пресвятой отец, – сказал он, запинаясь, – несколько недель тому назад вы велели мне предупредить вас, где бы вы ни находились, если только Джан Баттиста де Монтесекко появится во дворце.

Сикст тотчас же повернулся к «Святому Августину» спиной:

– Он здесь?

– Да, ваше святейшество!

– Один?

– Нет. С ним ваш раб – нубиец Доминго… и еще женщина.

– Как она выглядит? Да не дуйся! Опиши мне ее!

В самом деле у Патризи на лице совершенно ясно было написано, что его обидели. Он поднял глаза на Сикста и вздохнул:

– Молода, брюнетка… и, думаю, можно сказать, что она очень красива. По крайней мере, она была бы красива, если бы не выглядела такой утомленной.

– И что же? – сквозь зубы сказал Борджиа. – Теперь, монсеньор, ты выступаешь в роли сводника! Где же ты ее оставил?

Не соблаговолив ответить, Патризи сделал жест, которым обычно отмахиваются от назойливой мухи, и зашагал навстречу ковылявшему к нему папе.

– Препроводи их в залу с попугаями и крепко-накрепко запри за ними двери. Ах, да, забыл! Извести камерлинка,[9] но только его одного! Дай мне твою руку, Родриго!

Борджиа не заставил себя долго упрашивать, тем более что его сильно заинтриговало это предисловие и он просто сгорал от любопытства. Давала себя знать уже вошедшая в поговорку страсть испанского красавца кардинала к женщинам, вспыхнувшая с особой силой, когда речь зашла о незнакомке. Кардинал, по слухам, отличался «удивительной склонностью к любовным похождениям», он умудрялся содержать, помимо официальной любовницы, от которой у него было двое детей, множество куртизанок, украшавших его роскошный дворец в Дзекксе. К тому же ему не давала покоя таинственность, которой было окружено это дело, поскольку Монтесекко, подручный папы, несколько месяцев тому назад исчез из Ватикана, хотя, как правило, его святейшество не любил расставаться с этим своим излюбленным и преданным слугой.

Увы, к великому разочарованию Борджиа, как только они добрались до папских апартаментов, Сикст IV милостиво поблагодарил его за помощь, после чего дал ему свое благословение и назначил ему встречу на завтра.

Фьора совершенно обессилела. Никогда прежде не была она так утомлена – ни после рождения своего ребенка, о котором не осмеливалась теперь думать, чтобы не впадать в отчаяние, ни во время той изнуряющей погони за Карлом Смелым.