Во львиной пасти - [42]

— Голодной смертью, пожалуй, не помру, хотя не ручаюсь: досыта я ни разу еще не наедался.

— Ну, для вас лично мне, может быть, удастся выхлопотать увеличенную порцию. Относительно предоставления вам и другого рода пищи я имел вчера довольно крупный разговор с комендантом. Но он у нас, знаете, большой формалист и ни для кого не допускает изъятий из общих правил.

При этих словах фон Конов случайно заглянул в стоявшую на столе кринку с молоком, и лицо его осветилось довольной улыбкой.

— Эге! Да у вас тут молоко? Каков комендант-то! Ни словом ведь не обмолвился: устыдился своего послабления.

— Это не комендант… — замялся Иван Петрович. — Комендант даже, кажется, не подозревает…

— Ну, так и я тоже ничего не видел, ничего не знаю! Вы, мосье, пожалуйста, не считайте нас, шведов, какими-то выродками рода человеческого. Но законы войны у нас, потомков древних норманских викингов, львов севера, суровее, чем где-либо на юге Европы. Недаром и государственный герб наш изображает прыгающего льва. Не наша вина, согласитесь, что вы попали к нам.

— В львиную пасть? — подхватил Спафариев. — Впрочем, теперь-то я уже не в пасти, а в желудке и могу вас честью заверить, что в желудке этом вовсе не уютно.

— Я с удовольствием вижу, мосье, что прежний юмор не совсем еще покинул вас.

— О-хо-хо! Юмор мой, как выражаются немцы, висельный — Galgenhumor.

— Но он вас все-таки несколько поддержит до лучших дней. Все ведь мы и ваш покорный слуга колодники, но волочим на ногах незримые оковы!

И фон Конов подавил тайный вздох.

— Вы, господин майор, говорите о лучших днях, — продолжал Иван Петрович. — Стало быть, в моем положении есть поворот к лучшему?

— Как вам сказать, дорогой мой?.. Особенно утешительного мало. Судебное следствие о вас, как нам уже известно, препровождено в Стокгольм. Но там не пришли к какому-либо окончательному решению…

— За недостатком улик?

— Не смею вам сказать. Словом, признано было нужным иметь по вашему делу указания свыше. Король же наш в настоящее время, как вы знаете, в Польше, на походе, и ему теперь, конечно, не до нас с вами.

— Так что дело мое ему до сих пор, пожалуй, вовсе и не доложено?

— Когда я уезжал из Кракова, оно только что лишь поступило в походную канцелярию его величества. Сообщение между Швецией и остальной Европой, а также и Ниеншанцем в зимнюю пору так затруднено, что решения вашего вы дождетесь, очень может статься, не ранее открытия навигации.

— Когда меня давно уже зароют на вашем здешнем кладбище! — с сердцем подхватил наш арестант.

— Ну, нет, любезнейший, с вашим цветущим здоровьем вы проживете еще мафусаилов век! — успокоил его добряк-швед, приятельски похлопывая его по спине. — А этакая временная диета после парижских фестивалов вам и вашему плуту камердинеру может быть даже очень полезна. Кстати, Люсьен совсем уже оправился от своей раны.

— А! Сердечно рад, а то я все тревожился за него. И где же он теперь, бедняга?

— Да которую уже неделю переведен из госпиталя сюда же, в казематы. О нем я также позабочусь. Не имеете ли вы, мосье, еще что-нибудь просить меня?

— Имею… Во-первых, все ли здесь, в Ниеншанце, в добром здоровье?

Фон Конов с недоумением уставился на вопрошающего.

— Эге-ге! — догадался вдруг по замешательству, с которым молодой русский опустил перед ним взор. — Вы, верно, интересуетесь почтеннейшей сестрицей нашего коменданта, фрёкен Хульдой? Могу вас утешить: она, как всегда, в вожделенном здравии.

— И… племянница ее тоже?

— Племянница? Что вам до чужой нареченной?

— Да так, знаете…

— По человеколюбию?

— М-да…

— Она тоже, кажется, здорова. И чего вы краснеете, друг мой? Дело доброе: тетушка давным-давно ждет уже суженого, и рука ее, слава Богу, еще свободна.

— А скоро свадьба?

— Почем мне знать, на чем вы с нею порешили?

— Нет, без шуток, господин майор: когда свадьба фрёкен Хильды? — не отставал Иван Петрович, которого безобидное подтруниванье фон Конова еще пуще вогнало в краску.

Тот лукаво погрозил ему пальцем.

— Молодой человек, ах, молодой человек! Впрочем, в этаком одиночном заключении надо тешиться хоть несбыточными мечтами. И потому до времени вы можете спать спокойно: по настоянию самой фрёкен Хильды свадьба ее отсрочена до мая месяца. Хе-хе! Смотрите-ка, как юноша наш вдруг пионом расцвел! Ну-с, это было во-первых. А во-вторых?

— Во-вторых… Вы, господин майор, надеюсь, не сочтете этого государственной тайной…

— Что именно?

— А то, насколько успешны были в последнее время здесь, на Неве, действия моих земляков, русских, против вас, шведов?

Лицо балагура-майора сделалось разом опять серьезным, и он окинул любопытствующего подозрительным взглядом.

— Вам сторож ваш, верно, что-нибудь уже выдал? — проговорил он.

— Ей-Богу, ничего: он же финн, лопочет только на своей тарабарщине и за четверть года времени, кроме «п-ш-ш-ш!», я не слышал от него ни одного членораздельного звука.

— И никто другой за все это время не навестил вас в каземате?

— Ни единая живая душа. Впрочем, виноват: не так давно заблудился ко мне глупый мышонок, но, убедившись, видно, что с меня взятки гладки, тотчас опять откланялся. Так что же, господин майор, наш царь Петр? Уж не одержал ли он над вами победы?