Во имя человека - [27]

— В лицо?

— Да. Погоди. Были мы с Игнатом в поселке, ждали попутную машину. Вдруг к Игнату подходит невысокий щупленький мужчина лет пятидесяти. Здоровается с ним, спрашивает так это елейно: «Не узнаешь, Игнаша?» Игнат отвечает: «Что ты, папа, я тебя на всю жизнь запомнил!»

— Папа?

— Потом мне Игнат сказал, кличка у Воронова такая, из-за него Игнат в тюрьму угодил.

— А почему Игнат мне ничего не сказал?

— Да это всего за два дня до его смерти и было. И ведь из-за меня у вас с Игнатом отношения не всегда нормальными были, так?.. Нет-нет, еще два слова, Серега. «Папа» попросил меня отойти, дать им с Игнатом поговорить, но Игнат сказал ему, что от меня у него секретов нет. Тогда Воронов прищурился, и я увидела, что над левой бровью у него маленький шрам. Потом извинился, вежливо попрощался: «Так я и думал, Игнаша, что ты окончательно перекуешься. Зря, выходит, побеспокоил и тебя, и твою даму. Ну, извините. И, конечно, ни ты, ни твоя дама меня сейчас не видали, иначе, Игнаша, ты меня знаешь!..» И пошел себе.

— Извини, Катя, мне не верится, чтобы Игнат…

— У нас с Игнатом в день его гибели был разговор. Мы решили, что отработает Игнат ночную смену, а наутро я попрошу тебя поработать за меня, а мы с Игнатом — в поселок строителей, в милицию. Только Папаша, выходит, опередил нас. Он человек опытный, Игнат говорил, даже с высшим образованием, когда-то инженером работал, понимаешь ли.

— Что ж ты все эти двенадцать дней молчала?

— Не до этого мне было, Серега: я сама решала, стоит ли мне без Игната жить.

12

Ночь Енин с Пироговым отработали нормально. Только раза два или три я просыпался оттого, что привычный слуху рабочий шум крана нарушался. Просыпался и несколько секунд лежал неподвижно, гадая: лента феродо, вкладыши подшипников машины или инжектор?.. Но каждый раз через несколько секунд работа крана восстанавливалась, я тотчас засыпал снова.

В одно из таких пробуждений заметил, что Смоликов курит.

— Чего ж не спишь? — спросил я.

Он слегка улыбнулся:

— Ты, Серега, с краном, как баба с малым дитем: сама вроде и спит, а чуть ребеночек в своей кроватке пошевелится или вздохнет не так, она и открывает глаза.

— Надо же как-то нам доработать, Иван Иваныч…

— Что и говорить! — вздохнул он.

У меня все еще побаливал затылок, и спать хотелось. Может, и поэтому еще болит голова, что не успеваю я высыпаться? Достал из тумбочки таблетку от головной боли. Вставать за водой не хотелось, разжевал таблетку, проглотил. Потом закурил:

— Чего же не спросишь, о чем Катя со мной беседовала?

— Пару дней назад ты обещался меня в крановщики произвести, или запамятовал, Серега?

— Почему запамятовал? Вот сегодня с утра и начнешь.

— Ну-ну!

Я воспроизвел свой разговор с Катей. Он выслушал, не задавая никаких вопросов. Я спросил:

— Выходит, Воронов, поучил меня для порядка, а главной у него остается Катя? И почему он сам меня… поучил, не поручил другому? Зачем ему лишний раз рисковать?

Смоликов вздохнул:

— Плохо с кадрами у этого Папаши.

— Это, я думаю, главная их беда сейчас у нас в стране.

— Человек он, видать, опытный, со стажем: на горбу у него много веселых историй висит. После одной из наиболее удачных — вполне мог обеспечить себя на всю жизнь, если бы ушел в подполье. Да уж не уйти ему, больной он, вроде алкоголика. А что касается меня, Серега, кокнул бы я его просто, как неизлечимого, освободил бы людей от этой гнили, — спокойно и ровно, как о самом обыденном, проговорил Иван Иваныч.

Я растерялся:

— А много, наверное, приходилось тебе, Иван Иваныч, в войну… вот так просто кокать?.. Ладно, давай спать. А то завтра у тебя рычаги в руках запрыгают.

— Насчет этого ты, Серега, не беспокойся… Спи, механик.

Перед завтраком я выбрал момент, когда Катя была одна в женском кубрике, сказал ей:

— Понимаешь, ночью просыпаюсь, а Смоликов лежит на койке, не спит, тоскует…

— Запой подошел? Надо бы дать ему за рычаги подержаться. Работать-то он умеет. Только ведь формально — тебе отвечать, если что.

— Придется рискнуть, Катя.

Первые несколько циклов Смоликов сделал нетерпеливо и жадно, от этого они получились беспорядочнее, чем должны быть. Но скоро он вошел в ритм, только лицо его было непривычно-сосредоточенным, а глаза светились.

Сразу после завтрака позвонил по радиотелефону начальник механического цеха строительства Ваня Пушкарев, сказал удивленно:

— Это, кажется, опять Колосов?

Стараясь попасть в эту обычную для Пушкарева манеру разговора, я спросил:

— Уж не начальник ли механического цеха на проводе?

— Как вы догадались, Сергей Сергеевич?

— Чудом, Иван Владимирович.

— Я-то, собственно, в роддом звонил.

Никакого роддома на строительстве не было, а Пушкарев — не женат, хоть ему двадцать восемь.

— И кого ж родила ваша внучка, Иван Владимирович?

— Пять близнецов, Сергей Сергеевич.

— Поздравляю.

— Спасибо. — Он помолчал, спросил, с натугой вспоминая: — Не обещал ли я вам чего, Сергей Сергеевич?

— Да не помню что-то, Иван Владимирович.

— Стареем, Сергей Сергеевич.

— Совершенно верно, Иван Владимирович.

Он повесил трубку.

А я, зная Ваню Пушкарева, догадался, что звонил не попусту. Можно ждать конусы инжектора.