Во имя человека - [28]

Привез их веселый Гринька. Высунулся из кабины, лихо сверкая своими светлыми глазами, крикнул:

— Получай подарочек, механик! — и ловко бросил на палубу понтона завернутые в кусок обтирки конусы.

Я жадно стащил обтирку: Ваня прислал целых три конуса.

— Спасибо, Гринька!

— До чего ты дожил, механик, простому железу радуешься! — насмешливо ответил он. — Ну, бывай, Серега. Да, чуть главного не забыл: Санечке мой нижайший поклонник!

Никаких измерительных инструментов на кране, кроме обычного штангенциркуля, не было, а он в этом случае не давал необходимой точности. Но я все-таки замерил основные параметры конусов: они были одинаковыми у всех трех и в первом приближении совпадали с размерами, указанными на чертеже.

Разобранный инжектор лежал на чистой тряпке, постеленной на столе общего кубрика. Мы с Санькой вымыли руки, сели за стол, стали вставлять новые конусы. Я собирал медленно и тщательно: невидимые геометрические оси конусов должны были точно совпадать с общей осью инжектора. Санька сидела рядом, прижималась ко мне плечом, готовно подавая мне деталь за деталью.

Я обнял Саньку за плечи и притянул к себе. Она закрыла глаза, плечи ее напряглись… А когда открыла глаза, в них была насмешка.

— Ну? — спросила она. — А что же дальше, механик? Чего же не поцеловал-то? У меня уж сердце от радости замерло.

Собранный инжектор мы установили на котел, опробовали: он гнал воду ровно. Я заметил, что все мы стоим вокруг котла, слушаем работу инжектора и облегченно улыбаемся.

Вдруг расхохоталась Санька:

— Ой-ой… Посмотрите на себя! Грязные-прегрязные, одни глаза да носы. А рот до ушей! И отчего, спрашивается, нас такое счастье охватило? Всего-навсего одна из железяк нашего крана исправно работает и — ничего же больше!

— До чего ты дожил, механик, простому железу радуешься, — повторил слова Гриньки Смоликов.

И только теперь мы услышали нетерпеливые гудки самосвалов с берега.

Когда мы с Санькой быстро пробежали по палубе понтона под проливным дождем, оказались под крышей каюты, Санька чуть придержала меня за рукав. Я посмотрел на нее. Санька молчала, внимательно прислушиваясь. Из нашего мужского кубрика доносился мерный храп Енина с Пироговым, у себя на кухне кряхтела тетя Нюра. Санька улыбнулась виновато, выговорила тихонько:

— Вот, знаешь, бывало, обидит меня кто в детстве… Вот обидит меня кто, наревусь вдоволь, потом лежу на своей кровати, с головой одеялом укроюсь и мечтаю, мечтаю! Все о том, как встретится мне наконец-то добрый человек. Все больше почему-то старушка какая-то мне виделась, маленькая, ласковая, с тихой улыбкой… И мне сразу делалось спокойно так, радостно. Я этой выдуманной старушке была готова, как говорится, ноги мыть и воду пить!.. Да того я к этой старушке привыкла, что у нее скоро и голос, и лицо появились, а потом она приснилась мне, сказала, что зовут ее Татьяной Петровной. И до сих пор, Серега, когда мне не спится, я свою Татьяну Петровну вызываю, послушаю ее добрые слова, погляжу на ее тихую улыбку — и засыпаю…

— Доброта, Санька, может быть, главная человеческая красота!

— Вот! — торжествующе проговорила она, взяла меня за руку, крепко сжала ее.

Я пошутил неловко:

— Как бы тебе, кроме старушки, Татьяны Петровны, для сна и Серегу Колосова вызывать не пришлось?

После обеда к нам на кран пришел Кузьмин.

— Попал по делам на причал Мирошникова, дай, думаю, и старых знакомцев повидаю.

— Раздевайся-ка, садись к столу: горячим чайком напою, отогреешься, — засуетилась тетя Нюра.

— Спасибо.

Когда Кузьмин напился чаю и мы с ним остались за столом вдвоем, он сказал:

— На этот раз и я, Сергей Сергеевич, с вестью: вчера хотели взять мешок с деньгами от инкассатора. Спугнули их, правда. Два неизвестных молодца. Но по почерку — Воронов их подослал. — И вздохнул: — Старый мой приятель. Воронов… Трижды я с ним встречался.

— И пока счет три-ноль в его пользу?

— Нет, два-один. В третий раз я его все-таки запечатал в лагерь. Его узкая специальность в последние десять лет, Сергей Сергеевич, деньги и драгоценности. А в городе ему, конечно, труднее, чем здесь. В городе и население постоянное, и милиции он давно известен. А здесь — деньги громадные, кругом — глухая тайга. Вот и прибыл на гастроли, как говорится. Это он посадил в молодости Игната. И думается мне, он и убил его!.. — Он достал из внутреннего кармана фотографию, протянул ее мне.

На фотографии был мужчина лет пятидесяти. Большеглазое и горбоносое лицо выглядело очень интеллигентно. Да, на подбородке шрам, и над левой бровью — второй.

13

Просторный, залитый ярким электрическим светом кабинет главного инженера строительства Надежды Павловны Морозовой чем-то походил на свою хозяйку, был и нарядным, и строгим. Бросался в глаза ровно блестевший, натертый пол. От высоких дверей кабинета к большому столу тянулась широкая ковровая дорожка. На ней были следы, а паркет просто пугал своей музейной чистотой.

Мы четверо — Левашова, Панферов, Петухов и я — уже знали, зачем нас вызвала Морозова. Вчера Саша Костылев объехал наши краны, рассказал о просьбе строителей не уходить на зиму в порт, остаться на строительстве химкомбината. Каждый из нас мог уйти в межнавигационный отпуск, и кое-кто действительно уходил на зиму из порта. Но большинство, использовав свой обычный отпуск, работали зимой в порту, готовя краны к новой навигации, монтируя новые. Но одно дело — жить зиму в городе, приходя в порт только на смену, и совсем другое — через месяц снова вернуться на строительство, сюда, в тайгу, за тысячу километров от дома, работать до следующей осени. Саша Костылев объяснил нам, что Морозова предлагает размонтировать наши краны, снять их с понтонов. Понтоны на зиму поставить в затон строительства, а краны перевезти на стройплощадки, заново смонтировать их, работать на разгрузке железнодорожных вагонов.