Во Флоренах - [52]

Я видел, что хорошие ученики этим были недовольны. Их волновала честь класса. Степан Антонович, мол, выставляет класс в дурном свете, да еще перед всеми учителями.

Горця все время беспокойно ерзал на парте и поднимал руку выше головы, когда вызванный к доске ученик путался в ответе. Филипашу Цуркану тоже не сиделось. Он делал мне знаки, указывая пальцем то на себя, то на других отличников: позвольте, мол, Степан Антонович, мы покажем свое знание русского языка. Марица Курекь даже встала без разрешения:

— Можно, я отвечу, Степан Антонович?

— Садись. Когда нужно будет, я тебя вызову.

И я продолжал спрашивать только самых отсталых учеников. Наводящими вопросами я старался облегчать им путь к правильному ответу. Может быть, здесь я в чем-то ошибался. Но вот Владимир Иванович, человек с большим педагогическим опытом, повидимому, находит и нечто положительное в моем уроке. Презрительный тон директора ему явно не по нутру.

Андрей Михайлович, однако, упорно держится своего:

— Нет, это образец плохого урока. Дети очень слабо подготовлены по русскому языку. Вот единственное, что я извлек из вашего урока, Степан Антонович.

Не один Андрей Михайлович недоволен. Вот и Мика Николаевна разочарована. Она не ожидала, что класс покажет такой невысокий уровень знаний.

Дискуссия вое больше разгорается. Последним берет слово Владимир Иванович. Ему ясно, почему некоторым товарищам не понравился урок. Они ждали, что Степан Антонович продемонстрирует высокую успеваемость по русскому языку, тем более, что ему ничего не стоило похвастать хорошими знаниями своих учеников. Но было бы неправильно, если бы он пошел по этому пути. Владимир Иванович не раз присутствовал на уроках Степана Антоновича и может с чистой совестью заявить, что по русскому языку класс в целом успевает хорошо. Учитель поставил другую цель: показать свой метод преподавания, педагогический процесс. И с этим он отлично справился.

— Но и я, признаться, не понимаю, — поворачивается ко мне Владимир Иванович, — зачем это Степану Антоновичу понадобилось вызывать только слабых учеников. Он словно одного страшился, как бы, упаси бог, не произошла ошибка и у доски не очутился ученик посильнее! Кому нужны такие крайности! В этом есть элемент формализма и это привело к искаженному представлению у некоторых присутствующих на уроке об уровне успеваемости класса. В нормальном классе успевающих учеников всегда больше, чем неуспевающих. Вот и надо было показывать педагогический процесс в обычной обстановке. Впрочем, если бы Степан Антонович, наоборот, спрашивал одних отличников, он проявил бы формализм гораздо худшего свойства.

— Я понимаю вас, Владимир Иванович, — обиженно вставляет Андрей Михайлович. — Вы хотите сказать, что я, как директор школы, проповедую формализм самого худшего свойства.

— Выходит, что так, — говорит Мария Ауреловна.

— О, и ты уже стала великим педагогом! — бросает директор жене.

— Почему вы, Андрей Михайлович, так не терпите критики? — сердито поднимается Мика Николаевна. — Мне тоже не понравился урок Степана Антоновича. Но вот, после выступления Владимира Ивановича, я стала смотреть на дело несколько иначе. И мне кажется, что вы не правы.

У меня свободный вечер.

Я остаюсь дома. Какие у меня планы? Напишу в Москву, Андрею Поморцеву. В студенческие годы мы с ним так дружили! Непременно хочу этим летом с ним встретиться. Приглашу его в Молдавию. Пусть поест нашего винограду. Напишу письмо, а потом закончу читать «В далекой гавани».

Совсем неожиданно ко мне являются гости. И кто бы вы думали? Андроник Ника и его жена Докица Кланц. Они входят робко, останавливаются у дверей. Я приглашаю их в комнату. Придвигаю стулья: садитесь! Они благодарят. Андроник смущенно опускает глаза, а Докица просительно смотрит на меня.

Я вас понимаю, мои дорогие… Вам стыдно перед людьми. Санду… никто вам этого не простит. Раньше вы издевались над мальчиком, так что ему пришлось удрать из дому. А теперь вы хотите, чтобы он вернулся к вам. Ходите по деревне и всех просите: помогите, добрые люди, устройте как-нибудь, чтобы сын жил с нами. Но ваш сын не хочет у вас жить. У чужих он себя чувствует лучше. Мальчик стал неузнаваем с тех пор, как его приютила Аника.

Горця мне рассказал, что вчера родители навестили Санду. Дорогой наш мальчик, — упрашивали они его, — радость ты наша, вернись домой. На руках тебя носить будем. А что же Санду? Он даже не поднял глаз.

Андроник Ника с женой и у Андрея Михайловича уже были. Тот только плечами пожал: пожалуйста, берите его к себе, я не возражаю. Повлиять на Санду? Нет. Этого директор не может. Он в такие дела не вмешивается. Сами поссорились, сами и миритесь.

Ко мне они сейчас пришли, конечно, с тем же. Будут просить, чтобы я помог им избавиться от позора. Да, им стыдно. Раньше или позже Санду, конечно, вернется к ним. Все-таки родители. Но пусть это им не легко достанется, пусть еще помучаются.

— Ничем не могу вам помочь, — говорю я Андронику и Докице. Вы потеряли доверие ребенка. Постарайтесь сами убедить его, что вы будете ему настоящими отцом и матерью.

— Но как его уговорить? Научите, Степан Антонович!