Во Флоренах - [26]

Выпили. Когда я заговариваю о цели моего прихода, Штефэнукэ сразу перестает улыбаться. Нет, он и слышать не хочет, чтобы Горця помогал в учебе его сыну.

— Чему он научится у этого висельника! И вообще Григораш не нуждается в помощи.

— Не обольщайтесь его отметками, товарищ Штефэнукэ. Григораш далеко не знает всего того, что нужно знать ученику седьмого класса. Он от многих ребят отстает.

— Слышишь, жена? Наш сын, оказывается, глупее всех, — горестно восклицает Штефэнукэ. — Знаете что? — поворачивается он ко мне. — Учите вы его сами. Я вам буду платить. Могу заплатить и другому учителю. Только не говорите мне об этом бездельнике Горце!

— Никто не станет брать у вас денег, товарищ Штефэнукэ. По русскому языку я ему и так помогаю. Но он и в математике не силен.

— В математике? — недовольно переспрашивает Штефэнукэ. — Но ведь там Андрей Михайлович! . Впрочем, может, вы подыщете другого мальчонку, который занимался бы с Григорашем?

— Но зачем же? Горця подходит больше всех. Ведь Григораш только с ним и дружит.

Штефэнукэ нервно барабанит пальцами по столу.

— Ладно уж, пусть будет так, — наконец соглашается он. — Но знайте, вы отвечаете за моего сына.

Мы с Бурлаку выходим вместе. Итти нам далеко — на другой конец села. Я доволен тем, что договорился со Штефэнукэ. Все-таки хорошо, когда приходишь к человеку домой и проводишь час-другой в его семье. Посмотрим, удастся ли нам найти со Штефэнукэ общий язык и по другим вопросам.

На дворе дождь. Темно, грязно и скользко. Бурлаку ведет меня задворками, где грязь не такая глубокая. Спутник мой что-то молчалив. Мы проходим мимо длинного сарая. Бурлаку вдруг тянет меня за рукав и предлагает:

— Постоим немного под навесом.

— А ты думаешь, что дождь скоро пройдет? — спрашиваю его.

— Да нет, навряд ли, я хочу тебя спросить о чем-то, — говорит он вполголоса.

— Спросить? Ну, слушаю тебя.

Под широким навесом мы хорошо укрыты от дождя и от ветра. Я терпеливо жду. А Бурлаку молчит, видно, не решается начать.

— Ну, говори же, — подбадриваю я его. — Время не ждет…

— Мне хотелось бы знать, что ты думаешь о Саеджиу, о колхозном счетоводе? — наконец заговаривает Бурлаку.

Саеджиу? Тихий человек, слова худого от него не услышишь. При встрече он здоровается первый, снимает шапку и кланяется ниже, чем это принято. О нем, правда, не особенно хорошо отзывается Оня Патриники. Я и сам писал в своей заметке, что Саеджиу покрывает Штефэнукэ. А может быть, у счетовода просто нехватает смелости пойти против всемогущего председателя?

— Вообще-то человек, как человек… — отвечаю я. — Только на мокрую курицу больно смахивает.

— На мокрую курицу? Ха-ха-ха! — Эхо из долины как будто передразнивает могучий голос Бурлаку. Он приближается ко мне почти вплотную.

— Когда ты пришел к Штефэнукэ, мы как раз говорили о моей идее насчет города, и я понял, что был неправ. Неправ, сознаюсь. И верно, у нас в колхозе есть сейчас дела поважнее. Неотложные дела!.. Вразумил меня Штефэнукэ! Да, много ему пришлось говорить со мной, пока доказал. И как это я раньше не понимал!

Но Бурлаку удивляет и другое: единственный человек, который увлекся его идеей, был Саеджиу. И вот как все произошло.

В комиссию по учету имущества объединившихся колхозов, председателем которой был Бурлаку, входил и Саеджиу. Работали они оба гораздо больше, чем остальные члены комиссии. И вот, когда все уже было собрано, зарегистрировано и подсчитано, а документы подписаны, Бурлаку поделился с Саеджиу своими мыслями о постройке города.

«Замечательная идея! — сразу воспламенился Саеджиу. — Это же прямо коммунизм!.. Ликвидация разницы между городом и деревней!.. Шаг в будущее!..» И пошел, и пошел! — Так распалил меня прохвост этакий! Я, говорит, технический работник. Мое дело — дебет-кредит. Но ты коммунист, председатель сельсовета. Кому, говорит, как не тебе, проявить инициативу? Начнется, мол, новое движение, вроде стахановского… И будет оно называться «бурлаковским».

— И ты уже видел себя прославленным?

— Да, — сознался Бурлаку. — Только я о славе не думал. Просто мне казалось, что это очень правильная мысль. Девять дней я жил только одним. Не спал, работать не мог… Эх!..

Мы идем домой. Бурлаку провожает меня до моста и поворачивает налево. Школа уже совсем близко, на горе. Дует ветер, холодные струи дождя хлещут меня по лицу. Зачем это счетоводу нужно было так раззадоривать Бурлаку?.. А сам он, Бурлаку, тоже… кандидат партии. «Надо воспитывать этих людей», — вспоминаю я слова Иванова. Да, в селе необходима партийная школа.

— А, Андриеску, с приездом! Как здоровье?

Андриеску только сегодня утром вернулся из Оргеева после операции апендицита и пришел повидаться со мной.

— Хорошо, — улыбается он весело. — Здоров, как бык!

Молодое загорелое лицо Андриеску выглядит сильно похудевшим. Только живые черные глаза нисколько не изменились. На Андриеску, как всегда, свежевыглаженная военная гимнастерка, подпоясанная широким ремнем. Хромовые сапоги блестят.

— Сияешь! — говорю я. — Опрятен, как мой бывший командир, майор Степанов.

— А я всего лишь сержант, — мягко смеется он. — К тому же, демобилизованный еще с прошлого года.