Во Флоренах - [23]
Когда стемнело, дети вошли в дом. «Добрый вечер! — сказали они. — Мы из школы, пионеры. Хотим помочь Санду, потому что он слабо учится!» «Опять школа!» — закричала Докица и пошла чесать языком! А потом схватила скалку, да как запустит ею в Филипаша!
— Но мне не очень больно было, Степан Антонович! — смущается мальчик.
— Да, не очень больно, — фыркает Марица. — А сам чуть не заплакал. И все потому, что не так надо было делать. Я ему говорила, Степан Антонович, чтобы мы несколько дней ходили туда работать. Тогда Докица стала бы добрее. А он сразу… Вот ему и попало.
Если так, пойду к Докице сам.
Застаю ее дома. Она возится у очага. Я вовсе не намерен церемониться с Докицей и сразу приступаю к делу.
— Вот что, леля[7] Докица, — говорю я ей, — дайте Санду возможность учиться. Он ничем не хуже других детей. Какое право вы имеете над ним издеваться!
— Как? Этот выродок еще вздумал жаловаться на меня! — затрещала она. — Что, я его не кормлю, не одеваю?! Да я смотрю за ним лучше, чем за своими детьми. Вот гаденыш! Я ему, видите ли, мешаю, этому дармоеду! Да куда это он подевался?! Пусть только придет домой, я ему голову сверну! И вы тоже хороши! Учитель, а суете нос в чужие дела!
С трудом улучаю момент, чтобы вставить несколько слов. Говорю Докице, что мальчик никому на нее не жаловался, но я сам вижу, что у него совсем нет времени заниматься. И дети рассказывают…
— Где спит Санду? — обращаюсь я к девочке лет пяти, играющей на печке.
— Там, — показывает она пальцем на пол у самых дверей.
— Вот видите, леля Докица. Санду негде даже спать, не то что заниматься.
— А зачем ему столько учиться?! — кричит Докица. — И в школе, и дома! Что он, доктором что ли собирается стать? А кто за него работать будет?! Нет, хватит! Пусть землю копает, пусть сам себя кормит, лентяй этакий!
— Хорошо, — прерываю я ее, — Санду больше не будет жить дома. Я его отвезу в Оргеев. Там при школе есть интернат.
— Ну и везите! Думаете, плакать буду?
— Да, но что люди скажут? И потом, имейте в виду, вам придется платить за его содержание.
Докица Кланц моментально меняет тон. Я сам не ожидал столь сильного действия своих последних слов. Заморгав глазами, она вдруг делает плаксивое лицо и начинает жалобно:
— Конечно, мачеха… Кто поверит мачехе? Ты его и одевай, ты его и обмывай, ты из-за него и по ночам не спи, а все мачехой останешься. Не забирайте мальчика, сделайте милость. Пусть уж учится! Только бы людям на язык не попасться…
С этого дня я не перестаю наблюдать за Санду. Положение его как будто и в самом деле улучшается. Он становится немного веселее, и уроки начинает готовить. Часто заходит к нему Филипаш, помогает ему по математике. Докица Кланц смотрит волком, но помалкивает. Надолго ли хватит ей выдержки?
Правильно говорит товарищ Иванов!
Мика Николаевна подвигает ко мне блюдечко с вишневым вареньем. Она румяная, веселая. Громко смеется, обнажая свои крепкие белые зубы.
В дверь стучатся. Входит Иванов. Его добродушное лицо выражает некоторое удивление. Глаза лукаво улыбаются, как будто говорят: «неплохая парочка!»
— Я не помешаю? — спрашивает.
— О нет, Тимофей Андреевич, вы у меня дорогой гость, — искренне радуется ему Мика Николаевна.
— Тем более, что гость сдержал свое слово.
Иванов извлекает из портфеля довольно объемистую книгу и протягивает Мике Николаевне.
Молодая учительница заочно учится в Кишиневском педагогическом институте. На днях она как-то сказала при Иванове, что ей очень нужен учебник по математике. И вот Иванов купил ей в Кишиневе книгу.
— И как это вы вспомнили, Тимофей Андреевич? Не будь здесь Степана Антоновича, я бы, честное слово, вас расцеловала.
— Это дело поправимое, Мика Николаевна, — смеясь, говорит Иванов. — Можно и в другой раз. Но почему вы сидите в комнате, когда на дворе так хорошо? Пойдемте погуляем!
Стоит ноябрь, но на улице тепло, как летом. Мы направляемся вдоль Реута, на другой конец села, где раскинулся большой сад. На скамейках сидят влюбленные парочки. Старые ветвистые деревья скрывают их от любопытных глаз. Гуляющие по аллеям ведут себя более шумно: тут и там раздаются оживленные голоса, смех, а то и песня прозвучит. Направляемся к асфальтированной площадке, расположенной в центре сада. Там комбайнер Арион со своим баяном. По краям площадки стоят скамейки для зрителей, а на самой середине ее кружатся в танце парни и девушки.
— Мика Николаевна, вальс, — подскакивает к нам незнакомый мне парень, как только мы подходим к танцующим.
Мика Николаевна кивает ему в знак согласия и поворачивает к нам свое веселое, зарумянившееся лицо.
— Вот и отняли у нас Мику Николаевну, — смеется Иванов. — Но и мы не ударим лицом в грязь. — Он оглядывается и приглашает на вальс жену Бурлаку.
Я остаюсь один. Ищу взглядом Анику. Вон она стоит в стороне и разговаривает с подружкой. Иду напрямик через всю площадку к ней. Девушка замечает меня и улыбается. В это время заиграли краковяк.
Аника танцует легко. В свете электрической лампы, освещающей площадку, вижу ее оживленное лицо. Чувствую у себя на шее ее горячее дыхание. На вздернутом носике блестят маленькие капли пота. Наши взгляды встречаются, мы улыбаемся друг другу, и Аника опускает глаза.
Камило Хосе Села – один из самых знаменитых писателей современной Испании (род. в 1916 г.). Автор многочисленных романов («Семья Паскуаля Дуарте», «Улей», «Сан Камило, 1936», «Мазурка для двух покойников», «Христос против Аризоны» и др.), рассказов (популярные сборники: «Облака, что проплывают», «Галисиец и его квадрилья», «Новый раек дона Кристобито»), социально-бытовых зарисовок, эссе, стихов и даже словарных трудов; лауреат Нобелевской премии (1989 г.).Писатель обладает уникальным, своеобразным стилем, получившим название «estilo celiano».
Не только в теннис играют парой. Супружеская измена тоже может стать парной игрой, если в нее захотят сыграть.
Сборник Хемингуэя "Мужчины без женщин" — один из самых ярких опытов великого американского писателя в «малых» формах прозы.Увлекательные сюжетные коллизии и идеальное владение словом в рассказах соседствуют с дерзкими для 1920-х годов модернестическими приемами. Лучшие из произведений, вошедших в книгу, продолжают биографию Ника Адамса, своебразного альтер эго самого писателя и главного героя не менее знаменитого сборника "В наше время".
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
`Я вошел в литературу, как метеор`, – шутливо говорил Мопассан. Действительно, он стал знаменитостью на другой день после опубликования `Пышки` – подлинного шедевра малого литературного жанра. Тема любви – во всем ее многообразии – стала основной в творчестве Мопассана. .