Во Флоренах - [11]

— Вы угадали…

— Чтобы вместо двойки я ему поставил пять или хотя бы четыре… Не так ли?

Мой откровенно насмешливый тон настораживает его. Быстро, нервозно кладет он ногу на ногу. Но выражение лица не меняется, оно все такое же благодушное. Пытается не замечать моей иронии.

— Да, хотя бы четыре. Но можно и до пяти дотянуть. Это же от вас зависит. Мальчик знает уроки неплохо, он только застенчив и поэтому не всегда хорошо отвечает.

Я вспоминаю про пятнистую свинью, которая роет землю под стеной колхозного свинарника. И мне начинает казаться, что хозяин ее подрывает стены школы…

— Я не Аника Крецу, а школа не свиноферма, — бросаю я ему в лицо. Он удивленно смотрит на меня. Не понимает или притворяется? Потом вдруг начинает мотать головой, как лошадь, отгоняющая назойливых мух. Так, так… пусть не думает, что все сойдет ему с рук.

Я молчу. А он уже опять весел, добродушен, ласков.

— Я и не знал, Степан Антонович, что вы такой шутник!..

— Вы и еще кое-чего не знаете…

— А именно?

— Что вы самый большой враг Григорашу. Да, да, вашему собственному сыну. Вам кажется, что вы помогаете ему учиться, а на самом деле вы делаете все для того, чтобы он вырос неграмотным. Григораш мальчик со средними способностями и если он не будет прилежным…

Мгновение Штефэнукэ смотрит на меня вопросительно. Я заставил его задуматься. И все-таки мне кажется, что мысли его заняты другим.

— Возможно, что вы правы. Да, пожалуй, я сам причиняю вред моему ребенку. Впрочем, я заставлю его заниматься.

Нет, он не искренен. Я уверен, что он сейчас думает не столько об отметках сына, сколько о свиноферме. Он не может понять, откуда я знаю о его свинье.

Я говорю Штефэнукэ, что дело не в отметке. Григораш ее сам исправит. Впредь надо заставлять мальчика усерднее заниматься. Говорю с ним и о другом. Он, председатель, мог бы сейчас сделать хорошее дело не только для своего сына, но и для всех детей. Школе нужен новый хороший забор.

— Забор? — удивляется Штефэнукэ. А что, разве без забора ребята шалить не могут?

— К весне мы посадим деревья, вырастим сад…

Штефэнукэ молча, серьезно смотрит на меня. Эта идея, по-видимому, приглянулась ему.

— И как же, за счет колхоза?

— А разве школьники — не дети колхозников?

— Хорошо, Степан Антонович. Я подумаю. Поставим вопрос на правлении.

Штефэнукэ провожает меня до дверей. По дороге домой я ругаю себя. И зачем мне понадобилось говорить ему о свинье! Нет, я слишком горяч! Вот всегда так. Как рассержусь, так все выпалю человеку в лицо. Я должен был молчать об этом. Пусть редакция разберется. А вдруг Аника не так мне рассказала? Нет, не может этого быть. Сразу видно, что она честная девушка.

Первый экзамен

Я встречаю в кооперативе Владимира Ивановича. Он уже купил все, что ему нужно было, и ждет меня.

— Вы домой, Степан Антонович? Нам по пути.

Мы идем медленно. Годы согнули Владимира Ивановича. Волосы у него седые. Очки прочно сидят на переносице. Он часто кашляет, и от этого его аккуратно подстриженная, клинообразная бородка трясется. Уже больше тридцати пяти лет учительствует Владимир Иванович. Государство обеспечивает его пенсией, но школу он не собирается оставлять.

Владимир Иванович берет меня под руку.

— Не обижайтесь, Степан Антонович. Я люблю вас, как сына, и именно поэтому скажу прямо: вы чрезмерно вспыльчивы.

Я не сразу догадываюсь, что имеет ввиду Владимир Иванович. Может, он хочет меня пристыдить за то, что я иногда повышаю голос на уроках? Вчера от него досталось Мике Николаевне. Он упрекал ее в том, что на уроках говорит только она, а дети пассивны, остаются вне педагогического процесса. Да, но ведь на моих уроках Владимир Иванович еще не бывал.

— Пожалуйста, Владимир Иванович, скажите, какие у меня ошибки. Я еще молодой учитель.

— Да, молодой, и жизненного опыта у вас еще мало, — замечает он.

Владимир Иванович уверен в самых лучших моих побуждениях. Очень хорошо, что я не могу мириться со злом и несправедливостью. Но никогда не надо терять чувства меры, такта. Ему понятно, когда я отказываюсь ставить незаслуженные отметки. Пусть директор выходит из себя. Нужно быть принципиальным. Но зачем я вмешиваюсь в дела колхоза! Зачем нужно было предъявлять Штефэнукэ непроверенные обвинения! Этим я добьюсь только одного: восстановлю против себя, да и против всей школы, председателя колхоза. Штефэнукэ таких вещей не прощает.

Было бы глупо не прислушиваться к советам Владимира Ивановича, этого благородного, седого учителя. Однако что же он мне предлагает? Видеть, как председатель колхоза безобразничает, и молчать? Бояться? Но кого? На фронте я дрался с фашистами, а здесь мне трусить перед Штефэнукэ!

— Как хотите, Степан Антонович, — говорит мне завуч напоследок, — верьте мне, что все мои симпатии на вашей стороне. Но… надо раньше думать, чем говорить.

И откуда он узнал о моем столкновении с Штефэнукэ? Наверно, от Марии Ауреловны, которой рассказал об этом директор. Штефэнукэ, видно, жаловался ему на меня.

Владимир Иванович по-приятельски пожимает мне руку и поворачивает направо, к своему дому.

Выходит, что я всех восстанавливаю против себя. Но почему? Ведь я же поступаю правильно! Однако не один же я честный человек! В этом селе, наверняка, есть хорошие, достойные люди. Надо найти их и работать вместе с ними. Да вот, к примеру, Мика Николаевна, Владимир Иванович, Оня Патриники…