— Дядечка, у меня папаня тут заарестован. Пустите хлебца передать, вторые сутки не евши!
Часовой привычным движением тронул приклад.
— Его ж нынче обязательно выпустят, — ничуть не смущаясь, продолжал мальчишка. — Или завтра. Он же сапожником работает…
Часовой встал, разминая затекшие ноги.
— Будет врать-то! — беззлобно проворчал он. — Сапожник… Который день у тюрьмы околачиваешься? Нету никого, всех окопы рыть угнали. Отойди! — вдруг заорал сердито.
— Ой, угнали? — притворно удивившись и почему-то обрадовавшись, мальчишка крикнул бодро: — Спасибо, дядечка! — и, отбивая черными пятками булыжник, побежал от тюрьмы.
С середины улицы он пошел тише. На лицо вместо умильного и просящего легло деловое, суровое выражение. Глаза смотрели строго, лоб прорезала морщинка. На перекрестке мальчишка задержался: от окраины к центру медленно шли казаки. За ними везли на подводах крытые рваным брезентом ящики; растянувшись цепью, плелись неоседланные кони с подведенными животами и выпирающими ребрами. За конями шел бык, тяжело перебирая стертыми в кровь ногами. Все это — и казаки в папахах и бурках, несмотря на теплую погоду, и изможденные кони, и усталый бык — было пропылено, серо и измучено, как видно, долгим переходом.
Когда улица опустела, кто-то негромко окликнул мальчишку:
— Здесь я, Алеша!
В тупике у заколоченного дома сидел на завалинке мужчина в пиджаке и косоворотке. В руках он держал новый картуз. Мальчишка вздрогнул, хотя похоже было, он ждал, что его окликнут. Оглянулся, подошел.
— Что? — быстро спросил мужчина, играя картузом и глядя в сторону.
Мальчишка стоял молча, вытянувшись. Мужчина повернулся к нему, над губой у него стал виден шрам.
— Что случилось? Почему не отвечаешь? — повторил тревожно.
— Не довезли, — с трудом, глухо проговорил мальчишка.
— Не… довезли?
Оба замолчали надолго.
— Так. Где?
— Разъезд уже видать было, Иван Степанович, родненький! — прошептал с тоской мальчишка.
С каждым его словом наливалось горечью и гневом лицо мужчины. Алешка смотрел с отчаянием.
— Сам видел?
Вместо ответа мальчик задрожал. И мужчина положил ему на плечо сильную руку:
— Сядь. Ты-то разве виноват? Ну, будет, полно.
Добавил, чувствуя, как бьется под рукой худенькое плечо:
— Ничего, Алеша, сынок, отольются им вдовьи слезы. Будет на нашей улице праздник, и скоро. Значит, у разъезда? Стемнеет — перевезем. Ах, будьте вы прокляты!
Так они посидели рядом, думая об одном, взрослый и ребенок. Наконец взрослый заговорил:
— Знаешь, где меня искать, если понадоблюсь?
— У тети Фени? — встрепенулся Алешка.
— Нет. Вчера и ее забрали, ты туда не ходи. Хату всю по бревнышку разнесли.
Поднялся, заходил широко, твердо.
— Слушай меня: надо караулить зорче прежнего. Федосья Андреевна здесь. — Он кивнул в сторону тюрьмы. — Могут повести их куда или что…
— Всех окопы рыть угнали, часовой сказал!
— Окопы рыть? Это уже лучше. Чувствуют, дело плохо… Надо проверить, так ли это. Постарайся дать Федосье Андреевне знать: наши близко, должны подойти к ночи. Понял?
Теперь кивнул Алешка.
— Действуй, но осторожно. А пока вот, возьми… Голодный небось, как… кутенок.
Иван Степанович улыбнулся, и сразу неузнаваемо изменилось его лицо, порозовел шрам над губой. Вынув из кармана, положил на завалинку узелок с едой. Легко, ласково провел ладонью по светлой нестриженой голове мальчика и пошел прочь.
— Зачем? А сами? — крикнул было тот.
Но присмирел, неотступно следя за удалявшимся спокойным, размеренным шагом Иваном Степановичем. Картуз поблескивал у него на голове, вынутая из-за голенища тросточка чертила воздух. Скоро он был уже далеко. Алешка подождал, развязал узелок и, поглядывая то на темные тюремные ворота, то в конец улицы, где светлым пятном подступала к городу степь, стал жадно есть.
Когда Дина с Леной подходили к зданию тюрьмы, Алешка сидел уже ближе к ней, под каштаном. Мурлыча, строгал самодельным кривым ножом какую-то щепку.
— Здравствуй! — закричала Дина, бросая Лену и подбегая к нему. — Я тебя во-он откуда увидела!
— Здорово, — не очень дружелюбно отозвался мальчик.
Лена радостно смотрела на него. Конечно же, это был он! И он тоже узнал ее, только не показывал виду!
— А мы вот ее бабушку искать идем, — тараторила Дина. — Ты что здесь делаешь?
— Так.
Алешка вдруг изменился в лице. Ворота тюрьмы распахнулись. Из них вышли несколько офицеров.
— Слушай, ты… Бабку ее искать? — вскакивая, быстро спросил Алешка. — Которую вчера с толкучки забрали?
— Да! А ты откуда знаешь?
Дина уставилась на него, Лена подошла ближе.
— Знаю, ну! Вы вот чего: здесь стойте. Стойте здесь, я спрошу.
Подмигнув зачем-то Дине, он размашисто пошел вперед. Тот же часовой, выпустив последнего офицера, гремя засовом, запирал ворота. Дождавшись, пока военные скрылись в проулке, Алешка подбежал к нему.
— Дядечка, а дядечка! — сказал, распуская по лицу прежнюю улыбку. — Мне еще про бабку одну старенькую спросить…
— Опять пришел?
— Дядечка, их окопы рыть, вы сказали, к фруктовым садам погнали?
— Ишь, постреленок! То ему папаньку, то бабку… Брысь отсюда!
— Дядечка, ска-ажите! Всех-всех погнали?
Часовой отмахнулся от него, как от мухи:
