— Теперь уже настоящее военное положение? — снова жарко зашептала Дина. — Алешка говорит, наступают сюда. Кто, красные, да?
— Красные. Здесь окопы роют, а они с другой стороны от реки, в обход. Слышишь, где жарят? — Мужчина засмеялся и щелкнул Дину по голове.
Вспышки над городом замелькали чаще. Но гул выстрелов заглушал растущий шум в окопах. Мужчина подвел Алешку к двери, нагнулся, заговорил очень тихо. Мальчик сосредоточенно слушал.
Яркая вспышка осветила сарай, сваленные ржавые обручи, ворох соломы… Мужчина сказал еще что-то, обнял Алешку и исчез.
— Слушай… Как ее звать, бабку твою? — позвал мальчик Лену.
— Нянечку? Дарья Кузьминишна. А зачем?
Быстрые шаги прошуршали в ответ. Дина перебежала сарай, подтянулась к единственному окошку.
— Куда он?
— Не знаю.
Помогая друг другу, девочки вскарабкались по свисавшей балке, высунули в окошко головы. Костры у окопов догорали. В их неверном свете стало видно: от сарая пробирается по полю маленькая темная фигура.
Алешка шел не спеша. Когда законченные ряды окопов остались позади, он спрыгнул, пробежал по пахнущему черноземом дну, вылез и пошел напрямик, не скрываясь. Уже видны были и арестанты, и стерегущая их охрана. Два конвойных обрубали лопатами сучья яблони и бросали их в костер.
— Дядечки! — Алешка вдруг опустился на землю. — Милые, пособите!
Конвойный прищурился в темноту:
— Пищит там кто?
— Дядечки, это я!
Алешка подполз к костру. Сырые ветки, разбрасывая завитой дым, чернели на углях и не разгорались.
— Ты откуда взялся?
Подбирая отлетевшие головешки и швыряя их в костер, Алешка шептал:
— Я разожгу, сейчас разожгу! Давайте щепок сухих принесу?
— Пошел прочь, не до щепок…
— Да я же… У меня же тут бабка старая, так, ни за что забратая. Видали, ее прикладом огрели, когда старший утром приходил? Дядечки, давайте я разожгу…
— Пошел прочь! Слыхал приказ? Кто к арестованным подойдет — стрелять.
— Вы не бойтесь, не подойду я… А в городе, в городе чего! Войска из казарм угоняют. От самого вокзала аж до табачной фабрики все бегут! Красные с реки подходят…
— Будет трепать-то…
— Лопни мои глаза! Вот, слушайте.
Далекий удар снова зажег небо, и снова близко подошла насторожившаяся ночь. Конвойный присел у огня, второй, тоскливо оглянувшись, сказал:
— Эх, бросить бы все да к дому! Видал, что делается? Баб окопы рыть согнали, а сами тикают.
Тогда Алешка, хватая его за сапоги, быстро заговорил:
— Дядечка, миленький, пожалейте! Я тут обожду, пусть бабка моя к костру прибежит. Дарья Кузьминишна ее звать, такая седая… За что, дядечка? Старая она, за нас тревожится…
— Кликни ее, что ли… — морщась, сказал конвойный. — Пока начальник на тот край пошел.
Припав к земле, Алешка следил, как отделившийся конвойный, придавливая навороченные комья, грузно шел к окопам. В них по-прежнему, распрямляясь и нагибаясь, шевелились тени.
Пламя костра лизнуло небо, кусок дерна, ствол яблони… Кузьминишна бежала, схватившись за грудь. Алешка бросился ей навстречу.
— Бабушка, здесь я. И Ленка твоя…
— Боже ж мой, парнишка чей-то!
— Ленка тут, недалеко. Сюда иди, бабушка!
Трясущимися руками Кузьминишна обхватила его.
— Ты-то кто, сыночек?
— Молчи, вроде я внук твой… Потом все скажу, цела твоя Ленка.
Они встали за костром. Поглядывая на конвойного, Алешка быстро и тихо говорил:
— Ты не бойся, Ленка вон там, видишь сараюшку? Мы ее не бросим. Ты наготове будь: если вас распускать станут, туда беги. А сама… — Он зашептал: — Видала, в окопах арестанты роют, от вас отдельные? Их цепью стерегут, видала? И женщина с ними, платком повязана… Да ты ж ее знаешь — Федосья Андревна, тетя Феня из госпиталя…
— Знаю, видала. Глазам не поверила, царица небесная…
— «Царица, царица»! Ей шепнуть надо: выручать их будут, ракетой сигнал зажгут. Ракетой, поняла?
— Какой ракетой, голубчик ты мой?
— Свет зажгут и выстрелят. От конвоя отбивать их будут, понимаешь? Пусть тогда в город к водокачке бегут…
— Спаси тебя Христос, сыночек! Еж ли смогу, все, как сказал, сделаю. Молчи, поняла я. Сам-то не обманешь? Не бросишь девчонку?
— Сказал же!
Затихшие вспышки опять заплясали над городом. Конвойный встал. Вскинув винтовку, крикнул:
— Будет, набалакались! Шагай отсюда, малец, живо!
Кузьминишна выпрямилась, перекрестила Алешку и, не оборачиваясь, пошла к окопам. Алешка нырнул в темноту. Ветер дунул в костер, пошевелил горящие сучья, метнул к небу языки пламени.
В сарае было темно и тихо. Алешка подвинул висящую на петле дверь, пролез в нее, весело спросил:
— Где вы там? Эк, схоронились!
— Тебя дожидаем. Завел и бросил, а еще товарищ! — отозвалась откуда-то сверху Дина.
— Обе, что ли, под крышу залезли?
— Конечно, залезли. В соломе дырку разобрали, за тобой смотрели. Куда бегал?
— Туда, где вас не было. Теперь ждите. Как палить начнут, и бабка ее прибежит. Только чтоб не визжать! Ну-ка, где вы? Я к вам полезу…
Зашуршала, осыпаясь, соломенная труха. Нащупав протянутую Динину руку, Алешка взобрался под крышу. Девочки, пригнув головы, сидели на балке. Алешка уселся тоже. Лена тронула его:
— Правда, прибежит?
— Кто, бабка? Сказано — жди.
Но за сараем было тихо. Даже похожий на ворчание грома гул замер. Трое слушали и ждали. Разобранная в соломе дыра бледнела — короткая весенняя ночь была на исходе.
