Внутренние новеллы - [6]

С тех пор Леля засыпала и просыпалась под звуки труб. Сначала после каждого такого пробуждения она кричала в окно свои угрозы и мольбы, но с каждым разом все короче и короче, а потом и вовсе перестала этим заниматься. Да, ей было грустно, запертой в каменном мешке без возможности выбраться, но и мешку этому было что предложить. Во первых у нее отпала необходимость во всех моционах, свойственных людям. Ей не нужно было есть, пить, ходить в уборную. Она даже не потела и ей не нужно было мыться. Во вторых Леля помирилась с эхом, и оно оказалось довольно занимательным собеседником. Хоть оно и не говорило само по себе, зато очень интересно переворачивало ее слова и фразы, из чего получилась забавная игра в пикировку. В третьих оказалось, что после каждого сна запасы краски увеличивались, добавлялись цвета, потом появились карандаши и уголь. Так что рисовать — а рисовать оживающие картинки интереснее некуда — теперь можно было разнообразно. Теперь в ее пещере был лес и настоящая цепь гор со своим Етти. Солнце, впервые нарисованное голубой краской, стало нормального желтого цвета и под ним теперь можно было загорать. Был пляж и пальмы и дельфины. Животных тоже прибавилось. Дни шли за днями, Леля выкручивалась как могла, даже пару раз рисовала дверь, и она даже открывалась, но за ней была та же самая стена в кристаллах, отражающих свет.

И вот однажды, нежась на пляже под теплым солнцем, Леля рассматривала маленького барашка, который весело скакал через ее руку туда и обратно. Она силилась вспомнить, откуда же он ей так знаком. Она потянулась к самым дальним уголкам своей памяти и вдруг вспомнила.

Очень давно, когда она была еще малышкой, родители затеяли ремонт на даче — красили стены, меняли оконные рам и все такое. И маленькая Леля решила тоже помочь и поучаствовала в сем действе, как могла. Она нарисовала на скучной бордовой стене дома разных животных и птиц, звездочки и кружочки — героев сказок, которые она читала. Мама смеялась и Леля, смотря на нее, тоже смеялась. А отчим, когда увидел, стал страшно ругаться и на Лелю, и на маму, потому что ему теперь опять красить дом, закрашивать эту бессмыслицу. И что нужно было бы Лелю выпороть за такие проделки. А бабушка, качая на руках младенца — сына лелиной старшей сестры, которой никогда не было рядом, — с выражением профессионального критика на лице, сказала, что таланта живописца в девочке нет. И так смачно еще поцокала языком. Младенец на это вцепился ей в нос, и она, охая и воркуя, унесла его прочь, приговаривая, что Коленька-то уж точно будет талантище.

А потом отчим 3 раза перекрашивал дом, потому что голубые звери все никак не хотели скрываться под бордовой краской. И он грязно ругался и называл Лелю плохими словами. А после того, как и в 3-й раз звери не закрасились, снял ремень и выпорол-таки Лелю.

От неожиданности воспоминания Лелю пробила дрожь. А потом она все удивлялась, как же глубоко она спрятала этот эпизод в своей памяти. Эту первую критику. Потом было много таких же, но уже не ранящих критических отзывов на ее рисунки, уже привычных тычков и оплеух, совсем теперь не обидных. Потому что чтобы обижаться, нужен собственно предмет для обиды, а если его нет, таланта, способностей нет (в чем Леля уже точно себя убедила), то на что обижаться? На правду? Вдвойне глупо. Да и к тому же так было проще. Альтернативой критике родичей было упереться рогом, всем направо и налево доказывая, что ты не осел, и что то, что ты делаешь — хорошо. Но ведь всегда есть/был кто-то лучше, кто-то способнее, гениальнее, да еще и живший не в твой век и с которым уже не поспоришь. И тогда, когда сравнят твое хорошо и его хорошо, твое хорошо окажется смешным. Так Леля думала всю свою жизнь. Нет, она протестовала. Она даже поступила в художественный и закончила его с отличием. Но при этом ни разу за время учебы не блеснула. Она писала свои картинки, заведомо убеждая себя, что все равно выйдет плохо. И боялась. Боялась того момента, когда получится хорошо, потому что не знала, что делать дальше, что тогда будет, и это пугало ее до смерти. Она сама себя запугала до смерти и почти умерла.

Но тут, сидя под своим греющим солнцем и шепчущими картинками, играя со своими пляшущими зверями, придумывая и осуществляя придуманное без оглядки, Леля вдруг неожиданно для себя поняла, что страха больше нет. Леля улыбнулась.

— Кажется я поняла, — тихо сказала она.

— Боль уняла — понимающе ответило эхо.

— Наверное, пора прощаться?

— Не прощаться, а купаться — поправило эхо.

Леля взяла краски, немного подумала и нарисовала большую волну на море, переходящую ей под ноги. Отошла от стены, обвела взглядом всех полюбившихся и ставших милыми ей зверушек, послала им воздушный поцелуй. Еще раз полюбовалась сиянием стен, костром. Это ее мир, и он останется с ней.

Рябь прокатилась по морю, набирая силу, волна ожила, и, грохоча и сияя, понеслась к Леле, все быстрее и быстрее, ближе, вот она уже у ее ног, неумолимо влеча за собой вверх, вверх, выше…

— До свидания! — успела прокричать напоследок Леле, перед тем как волна с силой выплеснула ее в оконце потолка.