Внуковский лес - [9]

— Протва.

— Хорошая река, — кивал Георгий Афанасьевич.

Я молчал. Мое дело было крутить баранку.

Но Протва и в самом деле оказалась хорошей рекой.

Мы доехали до одинокой груши на пригорке, оставили под ней машину и спустились к реке. Тесть стал доставать из ящика коробочки с горохом, перловкой, тестом. В отличие от меня, он был настоящим рыбаком: мастерил удочки, загибал крючки, нарезал из свинцовых пластин грузила, варил для наживки крупы. У меня была одна наживка — червяк.

Я наживил подлистника и тут же вытащил плотвицу.

— Клюет! — обрадовалась Алена.

— Здесь нет рыбы, — сказал деревенский мужик, стоявший на противоположном берегу.

— Местный? — посмотрел на него Георгий Афанасьевич.

— Я тут всю жизнь живу — никакой рыбы, — сел на корточки мужик. — Одни головастики.

— А мы сейчас поймаем, — усмехнулся тесть и тоже вытащил плотвичку.

— Разве это рыба? — стоял на своем мужик. — За щукой надо на озеро ехать.

— Далеко озеро? — спросил я.

— Там, — махнул рукой мужик. — Не, нету рыбы, видишь, утки плавают? Даже коту ничего не поймаешь.

Я пустил наживку по стремнине. Поплавок скакнул на бурунчиках и пропал. Я подсек и почувствовал, что взялось что-то приличное.

— Не торопись, — сказал Георгий Афанасьевич, — вываживай потихоньку.

Я стал выводить рыбу на песчаную отмель, но все же не выдержал и рывком выбросил ее на берег.

— Голавлик, — сказал Георгий Афанасьевич.

— Чего поймали? — крикнул мужик.

Я показал голавля.

— Дак у вас удочки, — закурил мужик. — А у нас ни у кого не ловится.

— А ты пробовал? — спросил Георгий Афанасьевич.

— И прошлый год пробовал, и запрошлый. Бреднем надо протянуть, тогда поймаешь. Удочками одни москвичи машут.

— Сколько тебе рыбы надо? — поинтересовался я.

— Ну, хоть бы мешок, — бросил в воду окурок мужик. — Так-то любой пацан может.

Он поднялся и ушел. Мы с Георгием Афанасьевичем стали ловить дальше. Но голавли больше не брали, одни плотвички.

— Не любит наш народ ловить удочками, — сказал тесть. — Да и с бреднем не больно ходят. Взрывчатку им подавай.

— Тяжелое наследие войны, — кивнул я.

— При чем здесь война? — покосился на меня Георгий Афанасьевич.

— Мы тоже снаряды в костер кидали, — вздохнул я. — Двух одноклассников убило. У нас эти снаряды в каждом лесу валяются...

Тесть крякнул и ушел ловить в другое место.

Как и всякий фронтовик, он не любил говорить о войне. Тем более почти два года был в Эстонии в плену.

— За это его сутки на Лубянке держали! — призналась мне Алена.

— Допрашивали?

— Приехали к нам в Харитоньевский на "воронке" и увезли. Маме сказали, чтоб не волновалась.

— Да, у тебя мужа, можно сказать, на расстрел увозят, а ты не волнуйся! — хмыкнул я.

— Сутки не было папы, мама вся извелась. Ночью, правда, он звонил каждый час.

— Кто звонил?

— Папа! — удивилась жена. — Следователь ему сам напоминал: звоните и говорите, что у вас все в порядке.

— Ничего себе допрос! — снова хмыкнул я. — И о чем они беседовали?

— О партизанском отряде. Папа из плена к партизанам бежал. Пока был в лагере, выучил эстонский язык и приручил овчарку. Когда за ними гнались с собаками, она его не тронула.

— Узнала?

— В лагере он бросал собаке палку, та ее хватала и уносила к охраннику. В лесу тоже схватила палку и убежала.

— А на Лубянке?

— Там он подтверждал сведения о партизанах. Папа воевал в отряде Русина.

— Кто такой Русин?

— Сейчас секретарь обкома в Грозном. А тогда был командиром партизанского отряда. Когда папа работал в Союзе писателей консультантом по Северному Кавказу, они с Русиным часто встречались.

— Ишь, как людей судьба сводит, — сказал я. — Сначала воевали вместе, потом работали. В партию он восстановился?

— Нет, — покачала головой Алена. — Ему предлагали подать заявление, но он отказался.

И тем не менее тесть работал не на последних должностях в Союзе писателей. Но, правда, и не на первых. Там Марков, Михалков, Бондарев. Тоже фронтовики, но с партбилетами. Да и партизаны все-таки отличались от бойцов действующей армии. Мне, как белорусу, это было хорошо известно.

— Значит, отпустили его с Лубянки? — после паузы спросил я.

— Через сутки. Нам, правда, про Лубянку он почти ничего не рассказывал. Наверное, подписку давал.

Я на Лубянке не бывал, поэтому не знал, по подписке молчат ее посетители или просто так. Внешне Лубянка выглядела впечатляюще. Но так и должен смотреться один из самых уважаемых органов власти.

— Твой брат тоже на Лубянке работает? — спросил я.

— Он связист! — оскорбилась Алена.

— А в каком чине?

— Майор.

В табели о рангах майор, с моей точки зрения, не так далеко ушел от лейтенанта запаса, каковым я в этой табели числился, волноваться было не о чем. К тому же я знал, кем в нашей стране были писатели, даже самые захудалые.

По одной из легенд, во множестве гуляющих по кухням советских интеллигентов, после учреждения Союза писателей к Сталину пришли товарищи, которые отвечали за распределение пайков среди руководства страны.

— Товарищ генеральный секретарь! — якобы обратился к Сталину главный распорядитель. — По какой категории будем отоваривать товарищей писателей?

Сталин пососал трубку. Он всегда ее сосал при обсуждении сложного вопроса.