Внуковский лес - [8]

Киношная группа приехала в Переделкино снимать дедушку Корнея. Все понимали, что запись на природе выгодно отличается от съемки в квартире. Корней Иванович рассказал об усатом Тараканище, Мухе-цокотухе, бегемоте, застрявшем в болоте. Киношники закончили съемку, свернули аппаратуру и вышли на улицу.

— Хорошо у них в Переделкине! — сказал режиссер, потягиваясь. — Птички поют. Пиши себе и ни о чем не думай.

Он вдруг увидел пионерку, которая шла в их сторону по улице. Это была замечательная девочка с белым бантом на голове, алым галстуком на груди и красными сандалиями на крепких ножках.

— Давайте запишем девочку, — распорядился он. — Пусть скажет, как она любит дедушку Корнея.

Оператор включил камеру.

— Ты знаешь, кто такой Корней Чуковский? — спросил режиссер, протягивая к девочке микрофон.

— Знаю! — громко ответила пионерка, глядя на него ясными глазами. — Это очень плохой писатель!

Микрофон выпал из рук режиссера. Девочка проследовала по улице дальше. Режиссер не поленился и еще раз сходил к Чуковскому.

— Это внучка Катаева... — потупил глаза классик.

В этом эпизоде отразилась вся жизнь переделкинских писателей. Любили они друг друга истово.

Иное дело внуковские дачи. Писателей среди их насельников было ничтожное меньшинство, да и жили они на выселках, за оврагом. А перед оврагом, на лучших участках, проживала музыкально-актерская элита. Александров и Орлова, Утесов, Соловьев-Седой, Образцов, Лебедев-Кумач, Лепешинская, Быстрицкая...

Жизнь на этих дачах протекала насыщенная, но не столь явленная напоказ, как в Переделкине. В воспоминаниях племянницы Любови Орловой я прочитал, что внуковские дачники недолюбливали переделкинских. На посиделках, что регулярно устраивали Александров и Орлова, к примеру, распевали песню, в которой были слова: "Но известно всем давно: Переделкино хваленое перед Внуковом г...о!"

"Ага, — думал я, читая эти строки, — наши тоже были не лыком шиты. Придет время — и мы напишем".

А время в середине восьмидесятых никуда не спешило. Где-то вдали погромыхивали раскаты третьей мировой войны, но простых граждан это не пугало. Им, гражданам, еще не было что терять. Советские люди поголовно были атеисты, однако отчего-то верили, что за пазухой у них припрятаны две, а то и три запасные жизни. В голове варилась каша из смеси безверия и православия, над которыми главенствовали догматы буддизма. Впрочем, граждане об этом не подозревали и готовились летом съездить куда-нибудь в Крым.

— Коктебель очень хорошее место, — говорил я жене.

— В Пицунде условия лучше, — отвечала Алена.

— А климат?

Климат был лучше в Коктебеле. Перед нами вставала почти неразрешимая задача.

— Куда едут Файзиловы? — спросил я после паузы.

— В Коктебель.

Вопрос разрешился.

— Файзилов! — донесся с улицы зычный голос Люды Иванченко.

Стук пишущей машинки прекратился, на балкон вышел писатель.

— Сандрик сидит в песочнице и ест песок! — доложила Люда.

— Сандрик, не ешь песочек! — не менее зычно распорядился Файзилов и ушел стучать на машинке дальше.

— Ну и что делать? — посмотрела на нас Люда.

— Скажи Кате, чтоб она не позволяла ему есть песок, — сказал я.

Сандрик и Катя были ровесники, но, кто из них главнее, было непонятно.

— А где Таня? — спросила Алена.

— Уехала на рынок, — фыркнула Люда.

Сегодня была суббота, когда писательские жены отправлялись на рафике на рынок. Люда и Алена, как я понял, эту поездку проспали.

— Айда по грибы, — предложил я. — Жора говорит, белые пошли.

Мы с Георгиевым соревновались, кто больше принесет белых. Пока счет был семь — пять в его пользу. Однако в ту осень всех победил художник Валера, сожитель Топорковой из первого коттеджа. Однажды он прибежал из леса с выпученными глазами. В руках он держал рубашку, завязанную наподобие торбы, и в ней было десятка три боровиков.

— Присел за одним — а там их видимо-невидимо! — рассказывал, заикаясь, Валера. — Второй раз в жизни пошел в лес!

— Дуракам везет, — сказал Жора и удалился, насвистывая, в сторону буфета.

— А я за орехами хожу, — хохотнул Старшина, сидевший, по обыкновению, на скамейке у песочницы. — Вишь, сколько?

Он показал мешочек с орехами.

Пару часов назад на выходе из леса мне на глаза попался Цыбин с тачкой, полной камней. Он строил баню и собирал возле речки камни для парной.

— Старшину видел? — спросил он.

— Нет, — сказал я.

— Держись от него подальше. Страшный человек!

Старшина, как и Цыбин, казались мне милейшими людьми, но сказать об этом я не мог ни тому ни другому.

— И в буфет с ним не ходи! — крикнул мне вдогонку Цыбин.

— Почему?

— От его взгляда продукты портятся.

Как раз сегодня в буфет завезли осетрину. Интересно, какова она будет завтра. Старшина уже навестил буфет. Меня утешало лишь то, что оба поэта не собирали грибы.

5

Как ни заняты мы были квартирой во Внукове, на машине все же ездили. Прежде всего, надо было уважить тестя.

Я, Алена и Георгий Афанасьевич садились поутру в машину и отправлялись куда глаза глядят. Чаще всего получалось на юг.

— Давай здесь свернем, — предлагал тесть. — Вон река видна.

— Что за река? — послушно сворачивал я с дороги.

Жена водила по карте пальцем и объявляла: