Минут через пять в конторку мастера вошла медсестра с санитарной сумкой. У Крускопа начался приступ астмы.
Как только остановили конвейер, люди столпились у стеклянной будки. Крускоп сидел на своем старом стуле и мучительно корчился от удушья. Липст вошел в конторку. Крускоп посмотрел на него и кивнул головой. Медсестра вызывала «Скорую помощь».
— Захватите кислородную подушку, — предупредила она.
Из груди Крускопа вылетал хриплый свист, казалось, кто-то длинной ржавой пилой устало пилил фанеру: раз проведет и остановится, проведет и остановится.
— Жжет… здесь… — Крускоп прижал руку к груди.
Глядя на его желтые костлявые пальцы, Липсту чудилось, будто он видит руку смерти, уже протянувшуюся за Крускопом.
Вскоре подъехала «Скорая помощь». Вошли санитары с носилками. Молодой врач осмотрел Крускопа и сделал сразу несколько уколов.
— Что там осматривать, — покачал головой Крускоп. — Я и сам знаю, что со мной.
— У него астма, — сообщил Шмидре врачу.
Врач нахмурил лоб.
— Не только астма. Это сердечный приступ. Придется ехать в больницу, — сказал он Крускопу.
— В больницу не поеду, — махнул рукой Крускоп. — Слышите? Я запрещаю… Везите меня домой…
— Мы не имеем права. Обязаны положить вас в больницу.
— Я прошу вас!
Врач пожал плечами:
— На вашу ответственность.
Крускопа уложили на носилки. Шмидре открыл дверь. Печальная процессия тронулась в путь.
— До машины далеко нести, — обратился Липст к санитарам. — По лестнице будет трудно спускаться. Я помогу. Давайте возьмем вчетвером. Крамкулан, иди-ка сюда.
Санитар удивленно посмотрел на Липста, но тот уже взялся за ручку носилок. Крамкулан — за вторую.
Народ медленно расступался. Шмидре, Угис, Саша и еще многие молча шли за носилками.
Сжимая ручку носилок, Липст вспомнил, как однажды они с Крускопом подымались по этой лестнице. Год назад. Тогда мастер сопровождал Липста, впервые привел его в цех, на завод, в новый мир. Теперь Липст сопровождал «аптекаря» из цеха. Куда?
После работы Липст сразу же поехал к Крускопу.
— Я думала, врач, — призналась, впуская его, старушка. — Мы врача поджидаем. — Вид у нее был несколько разочарованный.
Липст остановился в передней.
— Снимайте пальто и проходите.
— Ну, как, мужу лучше?
— Вы про Криша? — смахнула слезу старушка. — Какое там лучше. — Она плакала молча, без единого звука. — Страшно под старость одинокому, — добавила она немного погодя, хотя Липсгу эта пауза и показалась бесконечно долгой. — Я ведь ему не жена, а соседка — тоже чужой человек, как и вы.
— У него нет никаких родственников?
— Да вроде есть где-то. Проходите, проходите.
В комнате полумрак. Серое лицо Крускопа казалось темной тенью на белых подушках. Подушек было много. В постели он полусидел и дышал с трудом, изгибаясь всем телом. На столе лежала резиновая кислородная подушка. Видимо, толку от нее маловато.
— Гость пришел, — сказала старушка.
Крускоп не отозвался. Глаза у него были закрыты.
— Садитесь, — старушка придвинула стул поближе к Липсту.
Вскоре Крускоп задышал ровнее, повернул голову и открыл глаза.
— Подай мне вон ту фотографию, — медленно проговорил он, указывая на стену.
Липст снял рамку, ту, что висела ближе.
— Нет, не эту… вторую… Где я молодой еще…
Крускоп поднес снимок к глазам.
— Темно, не вижу ничего…
Старушка включила свет.
Остекленевшим взглядом Крускоп смотрел на фотографию.
— Погасите свет, — промолвил он наконец. — Глаза режет.
В комнате опять воцарились сумерки, только еще более густые, более темные.
Хриплые вздохи слышались реже. Старушка безмолвно плакала. Где-то далеко, на Даугаве, выл буксир.
Время текло темным, медлительным потоком. Сумрак становился все гуще.
В передней раздался звонок. Старушка встрепенулась, зажгла свет и пошла открывать дверь. Пришел врач. Он говорил громким, деловитым голосом, не торопясь вымыл на кухне руки, в комнату вошел улыбаясь.
Подошел к постели, внимательно поглядел на больного, взял руку Крускопа и молча нащупал пульс. Затем он опустил руку и больше не улыбался.
— Скончался, — проговорил врач.
У Липста мурашки пробежали по спине. Ему показалось, что этот бодрый, громкоголосый человек бессовестно врет, и все же в глубине сознания он понимал — это правда. Но больше всего его поразило, что кончина человека оказалась такой простой вещью.
Лил осенний дождь. Уже потерялся счет времени, сколько он лил. И неизвестно, сколько Липст бродил по широким и тесным улицам, выходил на освещенные бульвары, упирался в песчаные пустыри окраин, поворачивал обратно и снова колесил по городу.
Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Казалось, словно он сам стоял на месте, а улицы, здания и бульвары проплывали мимо. Все скользило мимо, исчезало и возникало опять: старый Крускоп и Юдите, Угис и Казис, Ия и Робис, тысячи людей с радостными и печальными лицами. Он снял кепку, зажмурил глаза и откинул голову — на лицо падали холодные капли дождя, катились по мокрым щекам. Он даже не знал, тоскливо ему или нет, он только шел, шел и чувствовал, как бьют по лицу дождевые капли.
— Хи, хи, хи-и-и! — рядом раздался смех.
Идиотское ржанье больно резануло по нервам.
Липсту казалось, что за всю свою жизнь он не слыхал ничего более бессмысленного и неуместного.
