Внуки Колумба - [89]

Липст хотел идти дальше, но смех назойливо дребезжал поблизости. Липст оглянулся: черная сутулая фигура с распростертыми руками бежала к нему, словно с намерением заключить в объятия.

— Хи-хи-хи! Липст! Без шапки! Вот мы и снова встречаемся на пастбищах Старой Риги. Приветик!

— Здравствуй, — сказал Липст.

— Приятель! Да ведь тебя мне ниспослал сам небесный папаша! Нужен компаньон. Сегодня вечером заработаешь пару бумаг, не считая ужина!

Липст стоял в оцепенении.

— С каждым встречным-поперечным я не связываюсь. Ты мой друг. Когда-то работали заодно.

«Друг… компаньон… когда-то работали заодно…» — повторял про себя Липст.

— На кого ты похож? — ужаснулся Сприцис. — Мокрая курица! Начисто скис. Послушай меня, бросай все к чертям! Будем вместе гнать виски и утопать в деньгах. На заводе тебя вши сожрут.

«Вши… Это тебя сожрут вши…» Так же как и утром, после разговора с Угисом, в голове Липста постепенно наступило странное прояснение, словно светящийся холодным светом рентгеновский экран, на котором видна вся скрытая сущность предметов.

Липст безучастно смотрел на Сприциса. Он всегда испытывал инстинктивную неприязнь к этому типу. Всегда! Теперь же Липст впервые увидал Сприциса насквозь, до самого скелета, до мозга костей. И то, что предстало его взгляду, вызывало лишь отвращение.

— Со мной ты заработаешь втрое больше, чем на заводе, и к тому же останешься свободным человеком, — искушающе шептал Сприцис.

Липст, как перед дракой, сжал кулаки и подался вперед.

— Давай не будем говорить о заводе, — голос Липста звучал сурово. — Какое понятие ты имеешь о заводе, а?

У Липста промелькнуло желание рассказать Сприцису про Крускопа, крикнуть этому ублюдку: «Только что умер человек, пойми ты это, мешок с требухой! Только что умер человек, которому завод был дороже всего на свете!..» Но презрительная ухмылка Сприциса заморозила язык, и Липст лишь крепче стиснул кулаки.

Сприцис несколько удивленно скривил физиономию.

— О заводе я знаю ровно столько, чтобы больше не желать ничего знать о нем.

— А вообще есть ли такое, о чем ты хотел бы знать?

— Конечно! Монетто! Липст, голуба, не лезь в бутылку. Не спорь со своим ангелом-хранителем Сприцисом.

— Провались ты ко всем чертям!

— Постой, куда тебя несет? Посмотрим на этот вопрос философски: я человек с интеллектом — гомо сапиенс — и потому обеспечиваю свое существование не по́том, а разумом.

Липст обернулся.

— Знаешь, кто ты? — посмотрел он в лицо Сприцису. — Ноль! Вошь! «Твое» только то, что ты в состоянии высосать из других. Если бы таких, как ты, было много, люди ходили бы нагишом и жили в пещерах. На свете не было бы даже пустой бутылки…

Липст повернулся к Сприцису спиной и зашагал прочь.

— Погоди, Липст, ну куда ты прешь как угорелый?

Липст не слушал.

— Салатик, не будь дураком, — кинулся за ним Сприцис. — Два куска сегодня будут твоими, не считая ужина. Потрепались, и хватит.

Липст не слушал, он был уже далеко. Сприцис поднял воротник пальто и зло сплюнул:

— Ну и беги, идиот несчастный! Как был дураком, так и остался. А меня пригласили на свадьбу к Юдите! Слышишь! Шумскис заказал ящик «Мартеля»!

Липст слышал. От этого ему не стало ни веселее, ни грустнее. Только свинец усталости тяжелее лег на плечи и в груди еще шире раздалась пустота. Сплошная пустота. Липст остался один. Без надежды, без сил.

Дождь, темень, пронзительное завывание ветра. В темноте Липст обо что-то больно ударился. Столбик трамвайной остановки! В Риге тысячи подобных ему, но этот казался знакомым — в двух местах погнутый, с покосившимся наконечником. Липст присмотрелся внимательнее — и верно, это же его остановка, на которой он сходит каждое утро, приезжая на работу, и каждый вечер ожидает трамвая, выйдя с завода! Липст прижался лбом к холодному металлу, и у него несколько отлегло в душе. Это его остановка. Стало быть, в мире еще есть предметы, стоящие на своих местах.

Главный заводской корпус, монотонно гудя моторами, сияя множеством освещенных окон, плывет сквозь ночь, словно светлый корабль. Закопченная стеклянная крыша кузницы в красных отблесках пламени. Среди перекрытий нового мопедного цеха сверкают яркие мечи электросварки. Примыкающие друг к другу здания образуют многогранную гору. Ее завершает высокий пик — толстая дымовая труба, курящаяся, словно беспокойный вулкан. Окна сборочного темны. Завтра ночью и они заиграют огнями. А вон экспериментальный! Люди работают, и каждый знает, что он должен делать.

Липст очнулся. Представшая взору такая близкая, знакомая до мелочей и в то же время неповторимо чудесная картина раздвинула в груди неведомые шлюзы, и в нее, заполняя пустоту, хлынула мощным потоком всемогущая, живительная сила бытия. Она затопляла сомнения, тоску и робость, без слов давая ответ на все вопросы неоспоримой логикой, звучащей в гудении каждого мотора, в каждой мгновенной вспышке света. Нет больше Крускопа, но здесь его труд, он есть и будет, потому что каждый проработанный час подобен плодоносному семени, которое, исчезая, оставляет после себя что-то более крупное, ценное.

«В этих каменных стенах есть и частица меня, — думает Липст, — в этих могучих стенах, созданных волей, которая во много раз сильнее невзгод и горечи разочарования».