Внуки Колумба - [31]

Липст видит стройную, покрытую золотистым пушком шею, белые плечи и хрупкие руки. Сейчас, когда Юдите, забравшись с ногами на диван, расставляет на низком столике стаканы, она похожа на маленького ребенка на пляже, склонившегося над формочками для песка. Только движения ее ловки и грациозны, и в них есть что-то от кошки. И вдруг Липст осознает: перед ним женщина. Он знает только одну женщину — свою мать. И любит ее именно потому, что знает: она родная. С Юдите все иначе. Юдите для него самая глубокая тайна на свете, которая притягивает подобно необоримому воздушному потоку: невидимо, но ощутимо.

И Липст вдруг чувствует, что потерял способность двигаться, стал тяжелее каменной глыбы. Он больше не знает, как сидеть, куда смотреть, что делать с руками. Он больше не знает ничего. Его мужество бесследно испарилось. В этой комнате они наедине друг с другом. Их двое, и больше никого…

Липст отодвинул недопитый стакан и поднялся.

— Юдите, мне пора идти… Я совсем позабыл… Важное дело…

Юдите удивлена.

— Так вдруг? Пальто еще не высохло…

— Ничего. Пускай. Я должен идти.

— Еще пять минут, и будет сухое…

— Я приду в другой раз. Я тебе позвоню.

— Несколько вечеров я буду занята… До вторника.

— Тогда позвоню в среду.

Липст напялил сырое пальто и торопливо простился.

— До свидания, Юдите… Я буду звонить.

— До свидания.

Юдите смотрит странно изменившимся, почти испуганным взглядом.

Дверь захлопнулась. Липст сбегает по лестнице, которой нет конца. Вниз, вниз, вниз. У парадной двери он остановился.

«Идиот, зачем я убежал?» — думает он. Сообразив, что глупость непоправима, он обзывает себя самыми страшными словами. И с этого мига начинает ждать следующую среду. А до нее так далеко.

Домой Липст вернулся поздно. Свет повсюду погашен. Только за дверью Зелтыни тихо играет радио: нежное сопрано на непонятном языке по-девичьи воркует, наверное, о счастье под аккомпанемент электронного инструмента. Вибрирующие звуки плывут будто от далеких звезд, и в них слышится беспредельность вселенной.

Пение девушки кажется Липсту очень трогательным. В нем отголосок собственного настроения Липста, и потому он не спешит включить свет. Песня кончается, и в тот же момент Липст — слышит другой, уже совсем земной голос:

— Липст, любезный, это вы? Помогите мне, Липст…

Липст повернул выключатель. В коридоре никого нет. Лишь заспанная кошка, моргая, смотрит на него. Однако загадочный голос раздается опять. Вместе со словами долетает непонятный стук.

— Господин Тилцен… Смилостивитесь… Бог воздаст вам за это сторицей…

В том, что это голос мадемуазель, нет никакого сомнения. Однако слышится он очень слабо, будто из подземелья или из могилы.

— Где вы? — озираясь по сторонам, спросил Липст у невидимого существа.

— Тут я. В чулане…

Едва отошел засов, как дверь чулана распахнулась настежь, и навстречу Липсту с тяжким вздохом выкатилось восемьдесят килограммов обрюзгшей плоти.

— Мадемуазель Элерт! Как вы оказались в чулане?

— Я же должна выяснить, кто ходит по ночам к этой персоне. А у нее совесть нечиста, она что-то заподозрила — и дверь на засов.

Слезливый шепот мадемуазель быстро перерастает в воинственный клич, взывающий об отмщении:

— Ну уж я теперь покажу этой персоне! Она у меня теперь увидит! Я напишу в редакцию и в исполком, прокурору и президенту. Теперь пусть все это дойдет до Совета Министров!

— Мадемуазель… А разве религия позволяет вам? В библии ведь сказано: «Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую».

— Позволяет! Позволяет! В библии сказано и другое: «Мне отмщение и аз воздам»!

Липст усмехнулся, погладил выгорбленную спину кошки и ушел в свою комнату.

Он лежит в постели, закинув руки под голову, и смотрит в окно. Сон не идет. Кажется, с далеких светил льется тихая музыка. И нет ей, нет конца…

VII

— Никакой свадьбы не будет, — сказал Робис.

Ия повторила то же самое.

— Мы оформим только официальную сторону дела, и все.

Все же для самых близких друзей решили устроить скромный ужин в общежитии. Пока невеста с женихом в сопровождении эскорта сочувствующих поехали в загс, Угису с Липстом поручили украсить комнату и раздобыть столы. Обязанности главнокомандующего над жаркой и варкой добровольно приняла на себя уборщица общежития Алма. Поначалу эту честь собирались предоставить Вие, но она отказалась наотрез. Вия тоже сшила белое свадебное платье и пожелала стоять на церемонии регистрации обязательно рядом с сестрой (кое-кто подшучивал: «Не с Ией, а с Робисом!»).

Наконец все как будто в порядке. Старая комната общежития изменилась до неузнаваемости; платяные шкафы отодвинули к стенам, под потолком подвесили ленты из цветной бумаги, стулья молодых убрали пышными венками мяты.

Угис в длинном хлорвиниловом переднике, бледный от переживаний, бегал вокруг стола и в который раз пересчитывал стулья.

— Ну что ты все считаешь? — пошутил Липст. — Боишься, украдут?

— Только не забыть бы чего! Только не забыть! — Угис стучал кулаком по голове, встряхивая свои мыслительные центры. — А радиолу проверил?

— Проверил. Успокойся. Даже иголку сменил.

— А пластинка? Пластинку подобрал?

— «Свадебный марш» Мендельсона.