Вниз по реке к морю - [4]

– Если это подстава, то выполнена она безупречно. На основании видеозаписи и показаний девушки тебя взяли как истязателя. Боже правый, ты же ее за волосы тянул!

– Она сама попросила, – попытался объяснить я, прекрасно понимая, как эти слова прозвучат в суде.

– На пленке нет звука. А выглядит все так, будто она просит тебя прекратить.

Я хотел сказать хоть что-то в свое оправдание, но не смог найти слов.

– Но проблема даже не в этом, – продолжил Глэдстоун. – Проблема в том, что у тебя есть враги. Сильные и влиятельные настолько, чтобы достать тебя здесь и прикончить.

– Мне надо покурить, – только и сумел ответить я.

Мой единственный в мире друг прикурил «Мальборо», встал и подал мне сигарету. Зажав ее губами, я глубоко затянулся, задержал дыхание, потом выпустил дым через нос. Ощущение было великолепное. Я кивнул и снова затянулся.

Никогда не забуду, как холодно было в этой комнате.

– Спокойно, Джо, – произнес мой друг. – Ты особо не болтай про подставу ни здесь, ни с адвокатом. А я в это дело вникну и еще поговорю с главой департамента. У меня есть контакты в его конторе. Да и здесь я знаю пару людей. Уберем тебя из общего отстойника и посадим в отдельную камеру. По крайней мере, ты будешь в безопасности, а я пока тут поколдую.

Когда ты благодарен за то, что тебя сажают в одиночку, кажется, ниже уже падать некуда.

– А Моника? – спросил я. – Ты можешь провести ее сюда повидаться со мной?

– Она не хочет тебя видеть, Кинг. Детектив, который ведет дело, Жаклин Брайер, показала ей видеозапись.

Моей благодарности за отсидку в одиночке хватило ненадолго. Комнатушка была темная и маленькая. В ней были нары, старый алюминиевый унитаз и два с половиной шага свободного пространства. Подняв руку на полметра над головой, я мог коснуться потолка. Еда была такая, что временами меня от нее выворачивало. Но приносили ее только раз в день, поэтому я всегда накидывался на нее с жадностью. Праздник был, когда давали растворимое картофельное пюре с вяленой говядиной, отварной зеленый горох и – раз в неделю – кубик желе.

Но я не был одинок – благодаря тараканам, паукам и клопам. Я не был одинок, потому что вокруг были десятки людей – таких же, как я, одиночников, – которые часами кричали и плакали, а иногда пели и ритмично топали в такт.

Один из них откуда-то знал мое имя и частенько принимался оскорблять меня и сыпать угрозами: «Я тебя в зад трахну, а когда выйду отсюда, сделаю то же с твоей женой и с девчушкой».

Я ни разу не удостоил его ответом. Зато я нашел железный прут, который слегка выпирал из бетонного пола. Я принялся расшатывать эту арматурину и расшатывал до тех пор, пока наконец, спустя восемь приемов пищи, не выломал ее.

Двадцать пять сантиметров ржавого железа с ручкой, сооруженной из обрывков ветхого одеяла. Кто-то умрет в этих стенах; будем надеяться, что именно тот, кто смеет угрожать моей семье.

* * *

За все это время они ни разу не выпустили меня из камеры. Я сидел там и страстно мечтал о книге или газете и о том, чтобы был свет, под которым их можно почитать. Заточенный в одиночном изоляторе, я проникся любовью к печатному слову. Я жаждал новелл и заметок, рукописных писем и компьютерных экранов, полнящихся мудростью веков.

За эти недели я совершил подвиг, который никак не удавался мне прежде, – бросил курить. Сигарет не было, и синдромы ломки просто присоединились к прочим страданиям.

Жалобы других заключенных превратились в фоновый шум, как звук движущегося лифта или песня, которую сотни раз слышал, а слов так и не знаешь.

Я постоянно стискивал изготовленную в камере дубинку. Кто-то умрет здесь от моей руки… А две недели спустя уже стало, собственно, неважно кто.

Я съел уже восемьдесят три порции тошнотворной еды и крепко спал в тот момент, когда четверо облаченных в бронежилеты охранников вломились в камеру, заковали меня в наручники и куда-то повели. Воспользоваться дубинкой я не сумел, потому что свет снаружи ослепил и дезориентировал меня.

Я орал на тюремщиков, требуя чтобы мне сказали, куда меня ведут, но никто не ответил. То и дело меня тыкали кулаками, но по сравнению с тем, что эти ребята действительно могли сделать, то были лишь ласковые поглаживания.

Доставили меня в довольно просторное помещение и тут же приковали к стальным кольцам, приваренным к полу. Я сел на табурет в торце длинного стола. Флуоресцентный свет жег глаза, и голова от него болела невыносимо. Я еще подумал, не придет ли кто-нибудь сюда, чтобы убить меня. Я помнил, что это Америка, и тут ребята, которые работают на закон, не убивают без решения суда. Впрочем, я был в этом уже не совсем уверен. Может, они казнят меня за то, что я стал несостоявшимся убийцей в этих стенах.

– Мистер Оливер, – раздался голос женщины.

Я перевел взгляд туда, откуда слышался голос, и поразился, поняв, что она вошла в эту комнату совершенно беззвучно. За ее плечом стоял здоровенный черный парень в синей форме, которого я прежде никогда не видел. И я не слышал, как они вошли. Звуки поменяли для меня свое значение, и теперь я даже не был уверен в том, что именно я слышал.

Я рявкнул на нее – таким словом, какого никогда не использовал ни прежде, ни впредь. Мужчина в синем костюме рванулся вперед и довольно сильно ударил меня.