Внимающее око - [46]

Женщина средних лет в шляпе, напоминающей ту, которая красовалась на голове у самой мисс Силвер, играла на органе прелюд, явно находящийся за пределами ее исполнительских возможностей. Куцая занавеска, на которой не хватало кольца, позволяла время от времени видеть в профиль ее лицо, красное от напряжения. Наконец музыка смолкла, Аннабел Скотт расслабилась, а старик священник с мягким, но звучным голосом объявил тему утренней проповеди:

— «И когда беззаконник обратился от беззакония своего и стал творить суд и правду, он будет за то жив»[15].

Мисс Силвер подумала, что всегда есть время вернуться и раскаяться.

Остальные в церковь не пошли. Впрочем, Салли собиралась пойти, но, когда Мойра посмотрела на нее и сказала: «Ты, наверное, пойдешь в церковь», что-то заставило ее ответить «нет», а потом отступать было уже поздно. Вообще-то, пойти было можно — Мойра и Дэвид с утра куда-то исчезли, а Уилфрид увивался вокруг нее, как назойливая муха. Когда Салли сказала ему это, он явно остался доволен.

В течение дня не происходило ровным счетом ничего, только бесконечно нарастало раздражение и скука. Если с утра Саллли себе не понравилась, то к вечеру она уже видеть себя не могла. Дэвида все не было, Мойра тоже куда-то пропала. Мисс Брей выглядела так, словно проплакала несколько часов. Ее брат Арнолд прибыл перед ленчем на велосипеде с чемоданом. Салли, которой уже приходилось с ним встречаться, не надеялась, что он внесет в атмосферу хоть какое-то оживление. Хватало и одной мисс Брей, а Арнолд, увы, походил на свою сестру не только неопределенно русой мастью, но и речью, где словно не было ни начала, ни конца. Конечно имелись и различия: в облике Элейн, к ее чести, не было ничего скользкого — в отличие от братца. К счастью, Арнолд почти сразу же удалился в свою комнату — Элейн объяснила, что ему нужен отдых.

Салли не знала, куда себя деть. Мисс Силвер беседовала с Элейн. Люшес и Аннабел уехали куда-то на машине.

Уилфрид продолжал липнуть к ней, — хотелось его прибить. Если бы он молчал, его еще можно было бы вытерпеть. Но молчать Уилфрид не умел.

— Давай смешаем наши слезы, дорогая. Нас обоих бросили: тебя — Дэвид, а меня — Мойра. Все мои надежды на двадцать тысяч фунтов в год отправились коту под хвост! Давай же поплачем друг у друга на плече!

— Плачь на здоровье, — неосторожно ответила Салли, — но с чего ты взял, что и мне хочется плакать?

— У меня чуткая натура. Малейшую боль, которую испытывает объект моей любви, я ощущаю, как свою собственную.

— А мне казалось, что объект твоей любви — Мойра.

— — Дорогая, я никогда этого не говорил. Боль, которую испытываешь при потере двадцати тысяч в год, совсем другого свойства — куда более земного. Разве я скрывал от тебя мое корыстолюбие?

— Нет. Тебе было бы нелегко это сделать.

Уилфрид послал ей воздушный поцелуй.

— Ты не знаешь, на что я способен, если постараюсь.

— Завтра я уеду с первым же поездом! — сердито сказала Салли. — Не знаю, почему я согласилась остаться!

— Это очевидно, дорогая, — ты хотела присмотреть за Дэвидом. Полагаю, тебе известно, что он поехал в город за своими причиндалами для живописи?

Это даже не приходило ей в голову.

— Правда?

Уилфрид кивнул.

— Чтобы утречком на свежую голову начать писать Медузу. Вероятно, это идея Мойры — позировать в Северной сторожке. Там уютно и можно уединиться — сторожка пустует много лет, но Люшес позволил покойному Ходжесу — кстати, неплохому художнику — устроить при ней студию с северным освещением. Как видишь, в мышеловке имеется сыр. — Его глаза злорадно блеснули.

— Разве это мышеловка? — спросила Салли, вновь позабыв об осторожности.

Уилфрид поднял брови.

— Дорогая, не будь ребенком!

Салли с ненавистью посмотрела на него и выбежала из комнаты.

Этого тоже не следовало делать. Двадцать два года Салли Фостер мирно уживалась сама с собой, но сейчас впервые в жизни она не находила для себя доброго слова. У нее нет ни гордости, ни чувства собственного достоинства. Так себя выдать — да еще Уилфриду! А самое главное — ее-то почему это волнует? Если Дэвид собирается завести грязную интрижку с Мойрой, то это их дело. Как говорится, совет да любовь!

Но Салли была не в состоянии сохранять безразличие, если бы даже захотела. Мойра — сущая змея, а змеиный яд опасен. Мысль о том, что Дэвиду могут причинить боль, была для Салли мучительной. Выглянув из окна своей комнаты, она увидела, что небо покрыто черными тучами.

Салли повязала голову косынкой. Ей хотелось поскорее выйти на воздух, вон из этого дома — и будь что будет, пусть ливень промочит ее до нитки, пусть разразится гроза или буря — ей все равно. Главное — выскользнуть из дому незаметно. Салли вышла через боковую дверь, по тропинке выбралась сквозь кустарник на подъездную аллею и сразу почувствовала душевный подъем. Ощущение бегства приятно щекотало нервы.

Но это была не та аллея, которая вела в деревню. Что ж, тем лучше — здесь она вряд ли кого-нибудь встретит.

«Эта аллея ведет к Северной сторожке», — подсказал ей внутренний голос. «Но я ведь этого не знаю», — мысленно возразила она. «Не знаешь, но надеешься», — отозвался голос.