Внимание: граница! - [6]
Встретил нас у своей юрты сам Касымбай. Приказал одному батраку напоить и накормить наших лошадей, другому — зарезать молодого барана. Резали барана прямо в юрте, на наших глазах. Согласно обычаю, перед тем как резать, мы должны были благословить барана на убой. Все это я проделал с величайшей серьезностью. На предложение благословить ответил принятой формулой:
— Кудай аллах окпер![3] — И протянул над бараном ладонь. Калатур и Подрез приняли молитвенную позу — сложили руки перед грудью. После моих слов барана зарезали и бросили в котел. Жены бая принялись готовить бешбармак и плов. Тут же была Зайсан, небольшая, круглолицая женщина, с двумя длинными черными косами и монистами из монет. Рабская жизнь у бая еще не приглушила юного ее оживления, оно сказывалось и в легкой походке, и в быстром взгляде, брошенном в нашу сторону.
Жены бая сами пробовать кушанье не имеют права. Когда они считают, что кушанье готово, дают отведать его главному гостю. Я попробовал, сказал:
— Джахсы. Хорошо!
Через пять минут хозяин преподнес мне на большом блюде голову барана и лучший кусок мяса.
После еды поговорили о том о сем, затем я обратился к Касымбаю:
— Был мне слух, что ты ходил в Китай за товаром.
— Кто тебе сказал? — насторожился бай.
Я выдержал паузу, понизил голос:
— Аллах айтамен[4].
Касымбай насупился:
— Разве ты мулла, чтобы бог с тобой разговаривал?
— Аллах айтамен, — важно повторил я.
— Не мог этого сказать тебе аллах. Твой бог неправду сказал.
— Сейчас посмотрим. Я вынул из ножен клинок, подкатил глаза под лоб и зашептал какую-то тарабарщину, прикладывая руку к груди. Подрез и Калатур тоже закатили глаза. Затем я громко сказал:
— Кудай аллах окпер! — И протянул вперед саблю. — Идем! — сказал я решительно Касымбаю. С некоторой опаской Касымбай двинулся за мной.
Выйдя из юрты, я поднял клинок над головой. Медленно клинок «наклонился» в сторону небольшой сопки.
— Касымбай, — сказал я строго, — бог говорит правду. — И зашагал к сопке. Взволнованно покряхтывая, Касымбай шел за мной.
На сопку поднялись молча. На вершине я повторил сцену: снова поднял над головой саблю, и медленно она «наклонилась» в сторону юрты.
— Аллах говорит правду, — повторил я.
Вдруг старик захихикал:
— Был в юрте. Гостил. Какой товар видел? Хи-хи-хи. Не найдешь, что платить будешь?
— Договоримся. Не откажусь. Все сполна отдам.
— Слава аллаху! Слава аллаху!
Мы уже были на полпути к юрте, когда я снова остановился и снова поднял клинок над головой. Склонившись, на этот раз клинок «указывал» путь к загороженной овчарне. Касым-бай заметно заволновался.
— Куда смотрит клинок? — строго спросил я у красноармейцев.
— К загону, товарищ начальник.
— Там овцы. Какой товар?! — засуетился Касымбай.
— Сам не знаю. Аллах показывает путь.
— Не мой путь! Почему аллах говорит?
По овчарне я ходил довольно долго. Клинок мой как бы колебался. Но вот он стремительно выпал из рук и воткнулся в землю.
— Здесь копайте! — сказал я пограничникам.
— Ай, налай, налай, — запричитал Касымбай. — Куда смотрел аллах? Зачем меня предал? Да, джелдас-начальник, твой бог сильнее. Мой аллах совсем ослеп и оглох. Я молил его, но он меня не услышал. Правильно твой бог сказал — здесь зарыт товар: два мешка чаю и пять мешков маты. Слушай, джелдас-начальник, служба службой, а дружба дружбой (последние слова он неожиданно сказал по-русски так, что мои пограничники даже копать на минуту бросили), продадим товар, поделим деньги, кому плохо?
— Хитер ты, Касымбай! Я Советской власти служу, а не карману!
— Что сделает Советская власть Касымбаю?
— Товар заберет, штраф уплатишь. Вперед тебе наука!
— Ай, налай, налай!
…Мушурбек пришел ко мне через несколько дней. Невеселый.
— Что грустишь, — попробовал я его развеселить. — Пощипали мы Касымбая. И Зайсан твоя цела и невредима. Все аллах сделал, как я тебе обещал. Хорошая девочка Зайсан — веселая, красивая.
Вместо ответа Мушурбек запел. Пел он долго, и я терпеливо слушал:
— Когда я увидел тебя, ты была еще совсем девочка, но уже и тогда ты была всех красивее, так что звезды и луна завидовали тебе. И чем больше ты вырастала, тем прекрасней становилась. Однажды я догнал тебя и спросил: «Тебе приятно смотреть на меня?» И ты, опустив глаза, сказала:
«Да, мне хорошо на тебя смотреть»[5]. Но вот Касымбай заплатил большой калым, и тебя отдали за него. «Тебе хорошо смотреть на него?» — спросил я тебя, и ты ответила: «Мне очень плохо смотреть на него». Но он заплатил большой калым, и ты стала его младшей женой. Зачем ему жена, старому и жирному? Но он богатый, и у него четыре жены. Если он захочет пятую, то скажет слово своим батракам, — и они украдут ему девушку. Я думал, Советская власть посадит Касымбая в тюрьму. Но Советская власть с него только штраф взяла. Советская власть взяла с Касымбая штраф, но у него все равно много денег, и скота, и батраков. Я говорил тебе: «Зайсан, давай убежим!» Но ты сказала: «Я боюсь, он найдет меня где угодно, и убьет, и тебя убьет». Скажи мне, джелдас-начальник, когда этому придет конец и когда Советская власть расправится с богачами?!
Он закончил песню и сидел, покачиваясь, прикрыв глаза.
