Влюбленный призрак - [30]

– Странное у тебя представление о «странном», это да. Небанальное знакомство – согласен. Что было дальше?

– Счастлив отметить, что ты наконец проявил интерес к жизни отца.

– Мама тоже имеет к этому некоторое отношение?

– А как же! Прошло три года. Дело было двадцать первого марта, я точно помню – первый день весны. Я давно дал себе слово побывать на благотворительном коктейле, но все время откладывал. А тут совесть так заела, что я взял себя в руки и пошел. Дело было на последнем этаже театра на Елисейских Полях. Я стою, любуюсь видом, как вдруг появляется твоя мама в красном платье чуть выше колен, такая красавица, что дух вон, я так и впился в нее взглядом. Улыбнувшись мне, она смешалась с толпой. Поняла, что я ее не узнал. Не спрашивай откуда, женская интуиция – загадка посерьезнее сотворения мира. В свое оправдание скажу, что она совершенно не была похожа на заплаканную девушку, которую я возил в Трувиль. Наглядное доказательство того, что все течет, все изменяется. Добрый час мы играли в кошки-мышки: я приближался к столику, за которым она болтала с друзьями, она вставала, не подпустив меня, и переходила за стойку; я подходил к стойке, где она сидела, и она пересаживалась за столик. Вдруг я слышу у себя за спиной слова: «Вы понятия не имеете, кто я, правда?» Вообрази, ты не случайно стал пианистом: музыкальный слух ты унаследовал у меня. У меня отвратительная память на лица, а вот голоса я никогда не забывал. Где мне было забыть голос женщины, так изящно и мелодично благодарившей меня целых два раза! Не оборачиваясь, я ответил: «Блины с шоколадным кремом “шантильи” – вам это ничего не напоминает?» Не скрою – и горжусь, – что именно этой дурацкой фразой я покорил твою мать.

– И это по-настоящему странно! – подхватил заслушавшийся Тома́. – Продолжай!

– Мы обменялись телефонными номерами – стационарными, мобильные телефоны тогда были разве что в автомобилях министров. Через день звоню ей – и узнаю, что она уезжает по работе в Биарриц. В то время она работала в «Пари матч». Она обещала перезвонить мне после возвращения, но перезвонила прямо оттуда. Дело было в пятницу, она сочиняла статью, сидя в баре на пляже. Она собиралась вернуться в воскресенье, предложила поужинать. В те времена воскресным вечером рестораны работали только на вокзалах, были еще закусочные – смертная тоска! Поэтому я пригласил ее к себе, в квартирку на рю де Бретань. Воскресным утром помчался за снедью, день посвятил стряпне, в пять часов раздался звонок. Испугавшись пробок в Орли, она решила перенести полет на понедельник.

– Что ты сделал тогда? – спросил Тома́.

– Я поужинал один, сохраняя самообладание, совсем как она в первые наши две встречи, и не сомневаясь, кстати, что этим все и завершится.

– Однако не завершилось…

– Очень проницательное, однако неверное замечание. Назавтра, собираясь в больницу, я поднял с половика под дверью пакет с баскским пирожным в пергаментной бумаге, на которой твоя мама написала, что желает мне хорошего дня.

– То есть она вернулась еще в воскресенье?

– Ясное дело, в воскресенье, не телепортировалась же она в ночи!

– Что-то я не пойму…

– Это доказывает, что тебе предстоит еще многое узнать о женщинах. Она не захотела, чтобы наша первая встреча с глазу на глаз произошла у меня дома.

– Как ты поступил, найдя это пирожное?

– Съел его на дежурстве.

– Да нет, как ты поступил с мамой? Ты ей звонил?

– Я сделал лучше: послал ей в «Пари матч» букет цветов.

– Неплохо, даже романтично.

– Не романтично, а расчетливо. Я жаждал реванша. Букет в редакцию – аккуратный способ заплатить ей той же монетой. Представляешь, какими шуточками встретили букет ее коллеги?

– Расчет-то был в чем?

– В том, что эти самые коллеги всю неделю прохаживались на тему о дарителе цветов. Даже если бы она хотела меня забыть, я лишил ее этой возможности! Моя затея удалась, очень скоро мы встретились, поужинали – и больше уже не расставались.

– До того лета, когда ты повстречал Камиллу.

– Прошло пятнадцать лет, и я не жалею ни об одном дне, проведенном рядом с твоей матерью.

Повернувшись к отцу, Тома́ обнаружил, что тот пристально на него смотрит.

– В чем дело? – спросил он.

– Видишь, что там, у меня за спиной?

Тома́ увидел фасад Дейвис-холла – Симфонического зала имени Луизы Дейвис, одного из красивейших в мире концертных залов.

– Почему, по-твоему, я битый час расхаживаю с тобой, повествуя о своей жизни? Если бы я сказал, куда хочу тебя отвести, ты бы отказался. Зайдем!

– Очень мило с твоей стороны, но в такие места не заходят в роли простых зевак. Это же не мельница!

– Ты что, регулярно бываешь на мельницах? Что ты о них знаешь? Я, например, во всех своих путешествиях с большим интересом посещал больницы, чтобы посмотреть на работу моих коллег. Ты так нелюбознателен, меня это огорчает.

Тома́ подошел к афише на колонне. Дэниел Хардинг, Российский национальный оркестр под управлением Михаила Плетнева, Анн-Софи Мюттер, Жан-Ив Тибоде, Элен Гримо – таков был список музыкантов, которым предстояло выступать в этом зале в ближайшие недели. О том, чтобы играть здесь, можно было только мечтать. Тома́ толкнул дверь.