Влюбленный пленник - [49]

«Состоявшаяся в Израиле огромная манифестация против войны в Ливане 1982 года была спланирована еще до начала вторжения. Предвидели всё: само вторжение, бомбардировки Бейрута, убийство Башира Жмайеля, резня в Шатиле, реакция телеканалов и газет всего мира, которые не скрывали своего омерзения, всеобщее осуждение, и наконец – этот финальный штрих, чтобы слегка омыть грязное лицо Израиля: сама эта манифестация».

Вот что еще сказала мадам Ш.:

«Со своим грузовиком и громкоговорителем они выгнали нас из Дейр-Ясина».

Признаться, я рисовал себе в воображении режиссера этого спектакля или его дирижера, возможно, это был какой-нибудь сержант из ЦАХАЛа[53], который заставлял повторить крик или вопль, если нота звучала фальшиво; представлял репетиции в арабских костюмах, так мне хотелось отрешиться от этих стонов и несчастий. Может, это был великий режиссер театра «Габима» в Тель-Авиве?

Вернемся в 1971. В Аджлуне и окрестностях, повсюду, где развернулись базы фидаинов – а я уже говорил, что базы оказались совершенно не приспособлены для обороны, и об их расположении, с точностью до одного метра, прекрасно было известно в иорданском штабе – офицеры-черкесы при помощи младших офицеров бедуинов проделывали одно и то же: из невидимых в темноте репродукторов раздавались голоса, зачастую невнятные:

«Мы все окружены, нужно сдаваться. Отдадим оружие офицерам. Король обещал, что каждый фидаин, который согласится сдать оружие, получит его обратно на следующий день. Битва закончена. Ни с кем расправляться не будут. Я говорю от имени короля Абу Аммара». (Ясир Арафат).

Можете себе представить, как воздействовали на солдат, зачастую очень юных, эти голоса, одновременно далекие и близкие, которые вещали между десятью вечера и полуночью, голоса, взмывающие в ночи над лесами и горами, голоса самих гор, слышные на другом берегу Иордана, а плохое качество трансляции не давало возможности эти голоса идентифицировать.

В июне-июле 1971 войска Хусейна окружили фидаинов, только по официальным данным убито было три или четыре сотни, тысячи взяты в плен, брошены в тюрьмы королевства и лагерь Зарка; кому-то удалось спастись в Сирии, за Ирбидом. Многие переправились через Иордан, где их разоружили, но в целом приняли по-дружески израильские солдаты и офицеры. Если фидаины бежали, поверив в предательство своих командиров, то здесь, в Израиле, они оказались одни перед врагом лицом к лицу с собственным, подлинным предательством. Двое французов, сражавшихся в рядах фидаинов, добрались до Ирбида. Они похоронены на городском кладбище рядом с палестинскими мучениками. В этом бегстве я вижу не малодушие и не страх, а нечто величественное. Палестинские солдаты спасались, столкнувшись с Непредвиденным. Смерть, которую они как раз предвидели, так и не пришла. Пули, страдания, смерть, раны – этого-то они ожидали, но не могли ожидать полуночного шума, который оказался, как выяснилось позже, шумом моторов, лопастей вертолетов, пушечными выстрелами, пулеметными очередями, но без снарядов и пуль, и вдруг перекрывающая все эти звуки тишина, чтобы еще отчетливей было слышно предательство командиров, призывающих их предать тоже. Паника – вот точное слово, это была именно паника, когда ноги мчатся сами собой, и не для того, чтобы бежать от смерти, а чтобы бежать от Непредвиденного (может, это как раз и смущало меня больше всего, когда я однажды увидел военную подготовку achebals (львят). Невозможно было подготовить их к Неприемлемому), одно дело бежать от иорданской армии, и совсем другое бежать в Израиль, что это, если не самоубийство.

«Против него я готов вступить в союз с самим дьяволом».

И вот это произошло дважды: голоса командиров, приказывающих мне сдаваться, и реальный союз с дьяволом: Израилем.

Пытаясь избавиться от этих голосов, они надеялись отыскать убежище, и, возможно, не зная, что уже оказались в Израиле, думали, что находятся в Палестине, впрочем, они и были в Палестине? Когда я говорю о панике, не знаю, может, это бог Пан играл на своей тростниковой флейте с тембром таким нежным и ласкающим, что тому, кто ее слышал, казалось, будто он устремляется на ее звук, а на самом деле, просто беспорядочно метался. Поднялся дым, закрывая луну. Если необъятный голос, отскакивая рикошетом от холма к холму, был голосом Бога, фидаины, ничего не ведая о чудесах акустики, бежали, чтобы прижаться к Богу богов, свернуться клубком возле него. А может, это была дудочка Крысолова, заманивающего в пучину?

Ужас уже пересек Атлантику, хотя о нем еще не догадывались тело и члены. Над моим отелем в Аммане, где мне часто приходилось бывать, пролетали Боинги, груженые оружием, американскими подарками королю Хусейну.

Два юных француза, оба по имени Ги, как я уже говорил, похоронены в Ирбиде, рядом с другими бойцами. Им было около двадцати. Они помогали палестинцам восстанавливать обрушившиеся стены, обучаясь одновременно строительным работам и арабскому языку. Эти оба Ги, с которыми я познакомился в Вихдате, показались мне сынами 68 года, свободными и раскрепощенными с одной стороны, а с другой – нашпигованными банальностями и тривиальными представлениями.