Влюбленные женщины - [172]

— Думаю, мы хотим одного, — продолжил Беркин. — Только мы предпочитаем быстрый — в состоянии экстаза — прыжок вниз, а он плывет туда вместе с потоком сточной воды.

Тем временем Гудрун и Урсула искали новой возможности поговорить с Лерке. При мужчинах завязывать разговор было бессмысленно. Тогда они не могли вступить в контакт с держащимся особняком скульптором. Им надо было остаться наедине. Сам скульптор предпочитал, чтобы при беседе всегда присутствовала Урсула — своего рода переводчик при Гудрун.

— Вы занимаетесь только архитектурной скульптурой? — спросила как-то вечером Гудрун.

— Сейчас — да, — ответил он. — А в прошлом что я только не перепробовал — кроме скульптурных портретов. Но что касается других вещей…

— Каких? — спросила Гудрун.

Лерке мгновение колебался, потом встал и вышел из комнаты. Вернулся он очень быстро, неся в руках небольшой бумажный рулон, который вручил Гудрун. Она его развернула. То была фотокопия статуэтки, подписанная Ф. Лерке.

— Это ранняя вещь — не механическая, — сообщил он. — Более доступная.

Статуэтка представляла обнаженную, изящную девушку на могучем, неоседланном коне. Девушка была юная и свежая, как нераскрывшийся бутон. Она сидела на коне боком, закрыв лицо руками — то ли от стыда, то ли от горя, и словно от всего отрешившись. Короткие и, должно быть, светлые волосы упали вперед, рассыпавшись на пряди и частично закрыв руки.

Ее руки и ноги были изящные и нежные. Только начавшие формироваться ноги — ноги девушки на переходе к женской зрелости — по-детски трогательно свисали со спины могучего коня, одна маленькая ступня прикрывала другую, словно прятала. Но в самой статуэтке не было никакого утаивания. Обнаженная девушка сидела боком на неоседланном коне.

Конь застыл на месте, но было видно, что он готов к скачке. Крупный, великолепный жеребец — весь напряженный от скрытой мощи. Круто изогнутая серпом шея внушала страх, бока поджаты, налиты силой.

Гудрун побледнела, в глазах потемнело, словно от стыда, в поднятом на скульптора взгляде была мольба, почти раболепное преклонение. Тот взглянул на нее и вскинул голову.

— Какова статуэтка в натуральную величину? — спросила Гудрун монотонным голосом — она изо всех сил старалась скрыть потрясение.

— Ее размер? — переспросил Лерке, вновь метнув на нее взгляд. — Без опоры — вот такой, — и он показал руками, — а с опорой — такой…

Он смотрел на нее твердым взглядом. В его отмерявших величину статуэтки движениях было что-то грубое, в чем Гудрун заподозрила презрение к себе и внутренне словно сжалась.

— А из какого материала? — спросила она и откинула назад голову, глядя на него подчеркнуто холодно.

Лерке смотрел на нее все так же твердо, его превосходство не поколебалось.

— Из бронзы — зеленой бронзы.

— Зеленой бронзы! — повторила Гудрун, с равнодушным видом принимая вызов. Она представила в зеленой бронзе тоненькую фигурку, нежные девичьи руки и ноги, гладкие и прохладные.

— Да, это прекрасно, — пробормотала она, поднимая на него глаза, полные глубокого восхищения.

Лерке прикрыл глаза и с победным видом отвел их в сторону.

— А почему у вас такой деревянный конь? — спросила Урсула. — Просто чурбан какой-то.

— Деревянный? — повторил Лерке, моментально обретая боевую готовность.

— Да. Только взгляните, какой он бесчувственный и грубый. На самом деле лошади чувствительные, деликатные, чуткие.

Скульптор пожал плечами и только развел руки, как бы говоря — чего еще можно ждать от дилетантки, нагло пытающейся судить о том, в чем ничего не смыслит.

— Wissen Sie[163], — начал он, и в его голосе зазвучали снисходительно-терпеливые нотки, — что конь как определенная форма является частью всей формы, общего замысла. Он часть произведения искусства, часть формы. Здесь не изображена милая лошадка, которую вы кормите сахаром, то, что здесь изображено, — часть произведения искусства и не имеет отношения ни к чему, кроме этой работы.

Урсула, кипя от ярости, что к ней отнеслись с таким пренебрежением — de haut en bas[164], как бы с высоты эзотерического искусства взирая на художественное невежество профана, пылко ответила, раскрасневшись и запрокинув лицо:

— И все же тут изображен конь.

Лерке вновь пожал плечами:

— Да уж, не корова.

Тут вмешалась Гудрун, раскрасневшаяся и возбужденная, — ей не терпелось прекратить эти препирательства, в которых Урсула выдавала себя, проявляя глупое упрямство.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что «тут изображен конь»? — выкрикнула она. — Что ты подразумеваешь под «конем»? Идею — ты носишь ее в своей голове и хотела бы видеть воплощенной в искусстве. Но тут совсем другая идея, совсем другая. Назови ее, если хочешь, конем или скажи, что это не конь. Но и у меня тоже есть право сказать, что твой конь — совсем не конь, а недостоверная выдумка.

Урсула заколебалась — она была явно сбита с толку.

— Но почему у него именно такая идея? — возразила она. — Я понимаю — таково его представление. На самом деле он изобразил себя.

Лерке раздраженно фыркнул.

— Изобразил себя! — повторил он с издевкой. — Wissen Sie, gnädige Frau, здесь мы имеем дело с Kunstwerk, произведением искусства. И как произведение искусства эта статуэтка ничего конкретного не изображает. Она существует сама по себе и никак не связана с окружающим нас миром, между ними нет ничего общего — это два различные пласта существования, и пытаться объяснять одно через другое не просто неразумно — можно все запутать и тем погубить мысль художника. Нельзя смешивать относительную работу скульптора и абсолютный мир искусства.