Влюбленные лжецы - [77]

— Что бы там ни было, нам будет, наверное, интересно. Ведь любая женщина должна мечтать о знакомстве с таким человеком, как Клифф Майерс. Он молод, богат, принят повсюду и к тому же свободен. Не правда ли, будет смешно, если я уведу его у Джилл еще до того, как она положит на него лапу?

— Да ладно тебе, Салли.

— А что «да ладно»-то? Тебе-то что? Думаешь, у тебя все схвачено?

Они прошли наверх, на террасу рядом с бассейном, и приближались к застекленным дверям «логова».

— Я хочу сказать, что через месяц ты отсюда свалишь, а мне что прикажешь делать? Сидеть за вязанием и смотреть, как все более-менее приличные мужики проходят мимо?

— Салли и Джек! — торжественно провозгласила Джилл с кожаного дивана. — Хочу представить вам Клиффа Майерса.

И Клифф Майерс, сидевший рядом с ней, поднялся, чтобы поздороваться. Это был высокий и плотный человек в мятом костюме; коротко подстриженные волосы торчали светлыми щетинками, что делало его похожим на большого мальчика с грубыми чертами лица. Салли подошла первой, выразив свои соболезнования по поводу постигшей его утраты. Джек надеялся, что непроницаемая серьезность, с какой он пожал Майерсу руку, донесет до гостя примерно те же чувства.

— Я только что рассказывал Джилл, — сообщил Клифф Майерс, когда они расселись, — что все стараются выразить мне соболезнования. Пришел вчера в офис — и две секретарши начали плакать, ну и так далее. Сегодня пошел с клиентом пообедать, и метрдотель чуть было не разрыдался, да и официант тоже. Забавная это штука — принимать соболезнования. Жаль, их в банк не положишь. Продлится это, наверное, недолго, так что надо пользоваться, пока есть возможность, да? Послушайте, Джилл, не возражаете, если я налью себе еще немного «Гранд-дэд»?[26]

Она велела ему сидеть на месте и сама налила и подала ему виски, превратив это в небольшую церемонию самоотверженного восхищения гостем. Она ждала, когда он сделает первый глоток, чтобы убедиться, что ему понравилось.

Пошатываясь, словно на резиновых ногах, в комнату вошел Ральф; он комически преувеличивал тяжесть прижатых к груди дров.

— Знаешь, я как будто вернулся в былые времена. Понимаешь, Клифф, я работал на Джилл по полной, когда жил здесь, — объяснил он, садясь на корточки и аккуратно складывая дрова у камина. — Чтобы отработать плату за постой. И, клянусь Всевышним, ты представить себе не можешь, сколько в этом доме работы.

— Могу себе представить, — сказал Клифф Майерс. — Дом очень, очень большой.

Ральф выпрямился и смахнул кусочки коры со своего репсового галстука, с рубашки из оксфордской ткани, потом — с лацканов и рукавов аккуратного джутового пиджака. Может, он и был по-прежнему смешным маленьким человечком, но одежду он теперь носил правильную. Вытирая руки, он застенчиво улыбнулся и спросил своего работодателя:

— Правда, здесь хорошо, Клифф? Я знал, что тебе понравится.

И Клифф Майерс заверил его, что все замечательно, просто прекрасно.

— Наверно, может показаться нелепым разжигать камин летом, — сказала Джилл, — но по ночам здесь прохладно.

— О да, — согласился Клифф, — у нас в Палисейдз камин топится каждый вечер круглый год. Так любила моя жена.

Тут Джилл демонстративно сжала его сильную руку.

Обедали в тот вечер вовремя, но Джек Филдс почти ничего не ел. Он сел за стол с полным стаканом и потом еще раза два вставал, чтобы его наполнить. Как только этот особенно изысканный обед подошел к концу, он забрался в дальний темный угол комнаты, подальше от остальных гостей, и продолжил поглощать спиртное. Джек понимал, что это уже третья или четвертая ночь непрерывного пьянства, но сейчас это его не слишком беспокоило. В ушах до сих пор звучали слова Салли: «Он молод, богат, принят повсюду и к тому же свободен» — и всякий раз, поднимая глаза, он видел профиль хорошенькой головки Салли и ее красивую шею, озаренные пламенем камина. Она улыбалась, смеялась или говорила: «О, это великолепно!» в ответ на даже самую тупую реплику этого потерявшего жену незнакомца, этого засранца Клиффа Майерса.

Вскоре он понял, что больше не в состоянии на нее смотреть: перед глазами стоял густой темный туман, голова клонилась книзу, и единственное, что он мог еще видеть с ужасающей ясностью и ненавистью к себе, была его собственная левая туфля на ковре.

— Эй, Джек!

— Что?

— Я спросил, не хочешь ли ты мне помочь. — То был голос Ральфа. — Пошли.

— Да, да. Подожди секунду. Сейчас.

И, собрав отчаянным усилием всю энергию, взявшуюся невесть откуда — может, из последних остатков стыдливости, он поднялся, быстро вышел вслед за Ральфом на кухню и спустился, едва не упав, по лестнице, ведущей к погребу: там они добрались наконец до кучи дров у стены. Рядом совершенно отдельно лежало бревно, вырубленное по длине камина, толщиной фута в два, похожее на отрезанную пилой часть телефонного столба. Именно на нем сосредоточилась вся тяжесть пристального внимания пьяного Джека.

— Ни хрена себе! — воскликнул он.

— Что такое?

— Ни хрена себе бревно! Никогда таких больших не видел!

— Не обращай внимания, — сказал Ральф. — Нам нужна мелочь.

Набрав полные, под подбородок, охапки мелких деревяшек, они полезли вверх по лестнице на второй этаж и очутились в пустых просторах спальни Джилл, то есть спальни Джилл и Вуди Старра, которую Джеку не приходилось еще видеть. В дальнем углу от камина, где Ральф присел на корточки, чтобы освободиться от своей ноши, с потолка свисали обширные полотнища белой ткани, частично занавешивая большую «голливудскую» кровать и образуя будуар, какой рисовала бы себе в мечтах юная девица, следуя своим представлениям о роскоши и романтике.