Влюбленные лжецы - [60]

В конце учебного года в Новой школе, в старом и пыльном здании театра на Второй авеню, состоялся отчетный спектакль, в котором участвовали все студенты ее класса. Перед аудиторией — преимущественно друзьями и родственниками — разыгрывались сценки для одного-двух персонажей из известных пьес американских авторов. Некоторые студенты — и Эйлин среди них — предпочитали выступать в одиночку. Она выбрала легкий, однако вовсе не бездумный монолог из пьесы Элмера Райса «Мечтательница» — длинный, изящный и вполне самодостаточный. И все считали своим долгом сообщить ей, что и видеть, и слушать ее было истинным удовольствием.

В тот вечер она играла замечательно, и в Новой школе ей предложили на следующий год стипендию, покрывающую стоимость обучения. Но тут-то и начались проблемы. Это предложение Эйлин обдумывала несколько дней: чистила ли она картошку или гладила белье, у нас дома царило молчание. Наконец она заявила, что приняла решение отказаться от стипендии, — ей казалось чересчур утомительным посещать по вечерам занятия после полного трудового дня. Нет, в минувшем году она с удовольствием ходила на них, как бы «для забавы», но продолжать было бы глупо: даже если занятия станут бесплатными, это все равно обойдется ей чересчур дорого во всех других отношениях. Кроме того, научиться чему-то всерьез в течение небольшого вечернего курса, рассчитанного на работающих взрослых людей, просто невозможно. Если хочется чего-то достичь на хорошем профессиональном уровне, тогда нужно заниматься на дневном отделении и посвящать театру все свое время. Но об этом не может быть и речи.

— Почему?

— А ты сам не знаешь почему?

— Господи, Эйлин, да тебе совсем не нужна твоя нынешняя должность! Можешь бросить эту глупую работенку хоть завтра. Я вполне в состоянии позаботиться…

— Интересно, и о чем же ты в состоянии позаботиться? — Она развернулась в мою сторону, уперев в бока свои маленькие кулачки. Этот ее жест всегда означал, что наши отношения переживают не лучшие времена.

Я по-настоящему любил ту девушку, которая стремилась рассказать мне «про театр», ту, что робко замерла на сцене под громом аплодисментов, разразившимся после ее монолога «Мечтательницы». И мне не очень-то нравилась преданная, вошедшая в доверие к начальству машинистка из «Ботани-Миллз» или умирающая от усталости женщина, которая в припадке дурного настроения чистит картошку или хмурится над гладильной доской, словно всем своим видом подчеркивая, какие мы бедные. И уж мне точно не хотелось быть женатым на той, которая способна сказать: «Интересно, и о чем же ты в состоянии позаботиться?»

Ну что ж, не лучшие времена так не лучшие времена. И они продолжались до тех пор, пока наши соседи не проснулись от шума, и кончились ничем, как и все наши наиболее яростные стычки. К тому времени и моя, и ее жизнь, похоже, превратились в порванные в клочья нервы и в сплошную открытую рану. Наверное, тем летом мы вполне могли бы разойтись, и, возможно, это даже пошло бы нам на пользу, если б не выяснилось, что Эйлин беременна.

Узнав, что мы ждем ребенка, Дэн Розенталь со счастливым видом оторвался от своего кульмана и, подойдя, пожал мне руку. Но как только мы снова уселись на свои места, он задумчиво посмотрел на меня и произнес:

— Ну как ты можешь быть отцом, если сам все еще похож на сына?

Вскоре, в один из уик-эндов, когда начались по-настоящему холодные осенние дни, я отправился на берег Гудзона собирать на стройке обрезки деревянного бруса. Дом, где мы жили, был очень старый и в плохом состоянии, но у нас имелся настоящий камин, который «работал». Я отбирал только плашки, которые можно было расколоть или сломать, подгоняя под размеры камина, и, когда набрал достаточно, чтобы хватило на несколько дней, стал перебрасывать их через высокую проволочную ограду, окружавшую участок. На вид забор казался неприступным, но на самом деле перелезть через него было несложно: на некоторых участках проволока провисла, образуя своего рода ступеньки. Я вскарабкался наверх с одной стороны, спустился с другой и, не успев отойти, увидел направлявшегося ко мне Дэна Розенталя.

— Это препятствие, — проговорил он, — ты преодолел весьма эффектно. Ловкий, ничего не скажешь.

Его похвала мне понравилась. При этом, помнится, он был при галстуке, в костюме и легком, с виду совсем новом, плаще, а меня застал в старой куртке от армейской полевой формы и в синих джинсах.

Дэн вызвался мне помочь и нес свою часть дров осторожно, на вытянутых руках, стараясь держать подальше от плаща, — он объяснил, что собрался навестить друга по художественной школе. Затем выяснилось, что в его распоряжении оказалось несколько свободных часов, и он решил просто прогуляться по Виллиджу. Ведь я же не стану возражать, если он зайдет ко мне?

— Черт возьми, Дэн, — ответил я, — отличная идея! Добро пожаловать! Я с удовольствием познакомлю тебя с женой.

Хотя мы с Эйлин и жили в Виллидже, нас едва ли можно было назвать местными. Представители здешней богемы нас раздражали. Уже в самом словечке «стильный» смутно звучали какие-то пугающие обертоны, и образ соответствующего заварочного чайника — или просто «чая», как его тогда называли, — вызывал у нас аналогичные чувства, так что на тех немногих вечеринках, которые мы посещали, присутствовали, как правило, молодые офисные работники, такие же обыватели, как и мы сами.