Влюбленная в море - [5]

— Еще бы не хотеть, сэр.

Сэр Гарри повел его на залитый солнцем двор. Пока они шли через сады к конюшням, Родни чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он быстро обернулся и увидел маленькое личико, которое тут же исчезло в кустах, и ему показалось, что он узнал ту рыжеволосую девчонку-сорванца, которую поцеловал в аллее.

Он хотел было спросить сэра Гарри, кто она такая, но передумал. Может быть, детям слуг не позволено играть в господском парке, и тогда он навлечет на малышку неприятности. На миг он снова ощутил податливость ее мягких губ и весеннюю свежесть полудетского тела. Он словно держал в руках трепещущую птичку, которая через мгновение вырвалась и упорхнула.

Странно, что его губы запомнили этот поцелуй. Родни целовал многих женщин, но это было нечто иное — губы девственницы, еще не пробудившейся для любви. Он не сомневался, что для нее этот поцелуй — первый. В ней было целомудрие, с которым Родни сталкивался впервые. Ему внезапно захотелось снова увидеть эту малютку, убедиться, что он ошибается, и она на самом деле развеселая ветреница.

Но нет, она, несомненно, чиста и нетронута. Он вспомнил, как затрепетали ее губы, как судорожно и прерывисто она вздохнула, и снова ощутил запах сирени — чудесный аромат весны.

Сэр Гарри бубнил что-то о своих лошадях, его голос тек монотонно и ровно, избавляя Родни от необходимости отвечать или даже следить за смыслом сказанного. Когда они дошли до поворота, он еще раз оглянулся, но уже никого не увидел. Интересно, продолжает ли рыжая шалунья наблюдать за ним?

Она действительно подождала, пока мужчины не свернут к конюшням, и обернулась к юноше, который лежал на траве лужайки для игры в шары, скрытой в зарослях сирени.

— Ушли, — сказала она. — Как ты думаешь, смогу я пробраться в дом незаметно?

— Будь осторожна, если леди Катарина застукает тебя в таком виде, тебе несдобровать, — произнес лениво юноша, не открывая глаз. Он лежал, подставив лицо солнцу, подложив руки под голову.

Девушка неуверенно мешкала. Они явно были братом и сестрой, оба рыжеволосые, хрупкого сложения, с правильными чертами лица. Но то, что придавало девушке очарование женственности, в мальчике выглядело слабостью и изнеженностью.

— А ты не мог бы пойти вперед и проверить, свободен ли путь? — спросила девушка.

— Мог бы, — ответил он, — но лучше я останусь здесь и поработаю над новой поэмой. Ты же знаешь, что чужие нагоняют на меня тоску.

— Зачем он, собственно говоря, явился? — спросила она сердито, невольно дотрагиваясь до губ маленьким пальчиком, и ее большие зеленые глаза, рассеянно глядевшие в пространство, испуганно расширились. Она словно заново пережила тот первый в своей жизни поцелуй.

Солнечный луч, пробившийся сквозь густую листву, заиграл в ее волосах, буйные локоны ожили и зажглись золотым огнем. Пожалуй, девушка не была красавицей, но было в ее лице, еще неведомое ей самой, нечто такое, что делало ее незабываемой для мужчин.

Она неожиданно опустилась на траву рядом с братом.

— Френсис! — произнесла она властно, требуя от него внимания. — Я места себе не нахожу. Если бы только нам уехать отсюда и добраться до Лондона!

— Ты же знаешь, Катарина не позволит, — ответил он.

— Катарина, Катарина! Как будто весь мир вертится вокруг Катарины.

— Ты ей просто завидуешь, — хмыкнул он. — Временами она бывает очень даже ничего.

— Ты это говоришь, потому что ты мужчина. С мужчинами она всегда такая ласковая. Одному Богу известно, почему отец не замечает, как она строит глазки направо и налево. Мне-то до этого нет дела, но, когда я вспоминаю, какой доброй и благородной была матушка, и вижу, как Катарина сидит в ее кресле, лежит в ее кровати, скачет на ее лошади, мне… не хочется жить.

Голос девушки дрогнул, она закрыла глаза ладонями.

— Бедняжка Лизбет, — сочувственно произнес Френсис. — Тебе до сих пор так не хватает матери. Уже четыре года прошло, как ее не стало.

— Да, четыре, и два из них с нами живет Катарина, — горько проговорила Лизбет, отняла ладони от глаз и смахнула слезы, заблестевшие на длинных черных ресницах. — Я знаю, слезами тут не поможешь, — пробормотала она. — Что нельзя исцелить, то надо терпеть, ведь так нас учила няня в детстве, и это чистая правда. Можно сколько угодно бороться, но только за что-то реальное, а если человек умер, тут уже ничего не поделаешь. Как бы мы ни бились, ее назад не вернуть.

— Ох, Лизбет, ты больше сама себя изводишь, — сказал ее брат. — Ты всегда была такой. Слишком близко принимаешь все к сердцу. Пусть жизнь идет своим чередом. Бессмысленно бороться с Катариной, и с отцом тоже. В открытую, по крайней мере. Принимай жизнь такой, какая она есть. Я, по крайней мере, пытаюсь это делать.

И он вздохнул, как бы признавая свое поражение в жизненной борьбе.

— Да уж, знаю! — нетерпеливо воскликнула Лизбет. — Ну и куда это тебя привело? Матушка недаром говорила, что тебе следовало родиться девочкой, а мальчиком — мне. Перед смертью она просила меня заботиться о тебе. Тебя она заботиться обо мне не просила.

— Она не сомневалась, что ты сама прекрасно с этим справишься. Да, я знаю про себя, что ленив, кроме того, терпеть не могу скандалов. И как могу, стараюсь их избегать. А сейчас мне хочется только одного — лежать на траве и наслаждаться солнцем.