Влюбиться в эльфа и остаться в живых - [13]

Уже после окончания школы Женя встретил бывшего одноклассника Андрея Парамонова, который в начальной школе был его закадычным другом, но к восьмому классу, когда началось деление на компании по интересам, оказался в другой клике. Узнав, что Парамонов, уже преобразовавшийся на тот момент в диджея Дюшу, тоже не спешит поступать в вуз, Женя ощутил какую-то почти что родственную близость к нему. На смену легкомысленному детскому приятельству на базе мимолетных общих увлечений видеоиграми и коллекцией трансформеров пришла крепкая, осознанная, мужская дружба. Время от времени Дюша вытаскивал товарища на свои вечеринки и знакомил с поклонницами. Иногда Женя даже с ними целовался. Целоваться было приятно на ощупь, но на следующий день набирать номер, написанный ручкой на ладони или помадой на футболке, не тянуло. Как-то, сочувственно похлопав его по лопатке, Дюша поставил диагноз: «Они – твои Псы». Дюшиного афоризма Женя не понял, но и не удивился, ибо Дюша, будучи человеком неумным, часто нес непонятное. Тогда диджей продолжил мысль: «Ты почему ему имя не даешь? А потому что дай ему имя, так его же этим именем звать потом надо. А вдруг когда-нибудь не придет? Вот и останется одно имя без собаки. А так – Пес себе и Пес».

Уже перед прудом аллея расширялась и образовывала площадку с фонтаном и скамейками по периметру, где Женя, соответственно инструкциям, присел по соседству с бронзовым поэтом Абаем Кунанбаевым. То, что казахский поэт уселся на московском бульваре, многими осуждалось под двумя основными предлогами – Абай был «не наш», и мы «его произведений не знаем». В 2006-м, после открытия памятника, Женя увлекся всеобщим негодованием, и оба аргумента казались ему железобетонными. Спустя некоторое время, когда страсти подулеглись, Жене пришло в голову, что Сервантес в парке Дружбы на «Речном вокзале» – тоже совсем не наш, как и Шарль де Голль на площади Шарля де Голля, и даже Тарас Шевченко на набережной Тараса Шевченко. Не зная, как с этим жить, Женя обратил все свое внимание на второй довод, к своему стыду осознав, что вряд ли сможет вкратце пересказать хотя бы одно из произведений «нашего писателя» Грибоедова и скорее предпочтет пересмотреть в седьмой раз самую неудачную серию «Гарри Поттера», чем пролистать томик «нашего поэта» Лермонтова. Он испытал чувство вины перед Кунанбаевым и, дабы помочь ему оправдать свое присутствие на Чистых, решил ознакомиться с его творчеством. Ему до сих пор запомнились такие строки из стихотворения поэта:

Добро проходит быстротечно,

А зло в любое время вечно.

Надежды конь, как в дни былые,

Не рвется в выси бесконечно…

И потом еще:

Когда невежество безмерно,

Оно вас всюду обнимает.

Глупцов бахвальство беспримерно,

Душа моя средь них страдает.

Он полюбил вирши Абая интуитивно, хотя пока еще не знал, что отдельные фразы великих оттого и попадают в яблочко, оттого и резонируют в сердце читателя, что говорят о правде вечной, повторяющейся снова и снова от витка истории к витку. Он также не знал еще, что мысли о добре и зле, невежестве и бахвальстве имеют, между прочим, непосредственное отношение и к заварухе, в которую ему предстояло ввязаться.

Пребывая в таком литературном настроении, он вдруг подумал, что не знает, как должен выглядеть человек из издательства, который тоже, скорее всего, не знает, как выглядит Женя. Озадачившись этим вопросом, Женя встрепенулся и стал искать решения в мозгу. Перебрав несколько вариантов, он остановился на приобретении журнала «Огонек». Довольно часто персонажи анекдотов, а также романтических и шпионских советских фильмов обещали держать в руке журнал «Огонек» на месте условленной встречи, чтобы их было легко узнать. Оставалось надеяться, что редактор из издательства тоже знаком с этой негласной традицией. Женя огляделся в поисках газетного ларька.

И в этот момент напрочь забыл о печатной продукции, потому что ему внезапно стало ясно, что рисовать.

Пока его глаза неотрывно следили за девушкой напротив, как будто упущенное на мгновение могло потеряться навсегда, руки развязали шнурок на папке, нащупали отдельную стопку чистых листов. Если бы Женин креативный механизм был автомобилем, то в этот момент он сорвался с места, вдавив педаль газа в самый пол, и легко набрал скорость 160 км/ч за 6,6 секунды.

Она заправляет светлый локон за аккуратное маленькое ухо, взглянув на часы… Большие, как небо, голубые глаза… Кисть руки обнимает такой неподходящий для этой легкой и воздушной девушки кожаный браслет с шипами.

Сидит на скамейке, задумчивая, стройная и хрупкая; руки со спокойной уверенностью сложены на коленях; не откинувшись вольготно на спинку, а прямая как струна, и без намека на усилие…

Солнечные зайчики выпрыгивают из фонтана и резвятся на ее лице, блестят в ее глазах, зажигают металлические шипы на браслете… По-детски светлая улыбка появляется на ее лице, но в синеве глаз, на самом дне, затаилась грусть; веселым зайчикам дозволено играть только на поверхности…

В светловолосой незнакомке Женю почему-то не смущало сочетание нежного изгиба шеи («тургеневская девушка!») и лакированных, чуть надменных ботиков с пряжками, черно-блестящих легинсов из-под короткого, не вычурного, но и недешевого, со вкусом, платья. Она могла быть любой, эта девочка с простой и понятной красотой – сорванцом в кедах, не уступающим соседским мальчишкам в велосипедных гонках по переулкам и проходным дворам; певицей летнего джаз-фестиваля сада Эрмитаж в длинном вечернем платье до пят; бойкой деловой женщиной в брючном костюме и с высоким хвостом волос…