Влияние морской силы на историю - [162]
Из всего этого описания, составленного горячим поклонником Сюффрена, имевшим полный доступ к официальным бумагам, очевидно, что французский начальник задумал атаку, элементарную по замыслу и трудную по исполнению. Чтобы держать весь флот на линии данного пеленга, при свободном ходе, нужно большое искусство, особенно когда корабли имеют различные скорости, как это и было в эскадре Сюффрена. Огромные повреждения, которые получили Superbe и Monmouth, неоспоримо обусловленные сосредоточением сил, не могут быть приписаны диспозиции Сюффрена. «Повреждения, полученные Héros в начале боя, не позволили ему оставаться возле Superbe. Не будучи в состоянии своевременно обстенить марсели, так как брасы его были перебиты, он прошел вперед и был остановлен только на траверзе Monmouth»[178]. Это объясняет бедствие последнего корабля, уже получившего повреждения и теперь атакованного сильнейшим противником. Superbe освободился от Сюффрена только для того, чтобы быть атакованным следующим французским кораблем, одинаково крупным; и когда Monmouth сдрейфовал или спустился под ветер, то и французский корабль тоже сдрейфовал, так что в течение нескольких мгновений он обстреливал из своих кормовых орудий нос Superbe (С, d). Последний в то же время был атакован с траверза и с кормы двумя французскими кораблями, которые, по сигналу или без него, пришли на помощь своему коммодору.
Рассмотрение списка потерь показывает, что у французов последние распределялись между кораблями гораздо равномернее, чем у англичан. У последних не менее трех кораблей вышли из сражения, не потеряв ни одного человека, тогда как у французов – только один. Сущность сражения, кажется, состояла в несколько случайном сосредоточении огня двух 74-пушечных и одного 64-пушечного, французского корабля на одном 74-пушечном и одном 64-пушечном английском корабле. Принимая, что корабли соответствующих классов были равносильны, приходится допустить, что французы имели, считая только бортовые орудия, сто шесть орудий против шестидесяти девяти.
В свое время действия адмирала Юза в течение трех дней, предшествовавших сражению, подверглись критике за то, что он воздерживался от нападения на французов, хотя они бо́льшую часть времени были под ветром, имея только на один корабль больше, чем у англичан, при сильно растянутом строе. Полагали, что он имел случай разбить их по частям[179]. Имеющиеся описания слишком скудны для того, чтобы позволить правильно судить об этом мнении, которое, вероятно, выражало толки молодых офицеров флота в кают-компании и на шканцах. Собственный отчет Юза о положении двух флотов неясен и в одной важной подробности прямо противоположен французскому. Если вышеприведенная возможность действительно представлялась, то английский адмирал, уклонившись от того, чтобы воспользоваться ею, остался верен решению, с которым отплыл, – не искать и не избегать неприятеля, но идти прямо в Тринкомале, для высадки войск и выгрузки запасов, бывших у него на корабле. Другими словами, в таком случае он руководствовался в своих действиях скорее французской, чем английской морской политикой – подчинения атаки неприятельского флота выполнению конкретного задания. Если по этой причине он действительно упустил благоприятный случай сразиться с врагом, то имел, конечно, основания горько сожалеть об этом после описанного сейчас боя; но за недостатком точных сведений, самое интересное, на что мы можем указывать – это впечатление, произведенное боем на общество и на моряков в Англии; оно ясно показывает, что англичане считали атаку неприятельского флота первейшей обязанностью своего адмирала. Можно также сказать, что едва ли бы ему пришлось хуже, если бы он взял инициативу атаки на себя, чем пришлось на самом деле от того, что он дождался нападения неприятеля. И, конечно, он пострадал бы еще больше, если бы капитаны Сюффрена были так же хороши, как его.
После сражения, к закату солнца, обе эскадры стали на якорь на глубине в пятнадцать сажен (очевидно, глубина была еще меньше, так как три французских корабля приткнулись к коралловым рифам). Здесь противники остались на расстоянии двух миль один от другого, исправляя повреждения. Юз ожидал атаки вследствие тяжелого состояния Monmouth, но Сюффрен, окончив ремонт 19-го числа, снялся с якоря и вышел в море, где оставался в течение двадцати четырех часов, вызывая противника на бои, но не желая начинать его сам. Он понимал состояние неприятеля так хорошо, что чувствовал необходимость оправдать свой поступок перед морским министром, в донесении которому указал на восемь причин его, приводить которые здесь нет необходимости. Последняя заключалась в неполноценности его капитанов и отсутствии единодушия в их среде.
Невероятно, чтобы Сюффрен впал в ошибку, проявив излишнюю осторожность. Напротив, наиболее характерный его недостаток как главнокомандующего состоял в горячности, которая при виде неприятеля переходила в нетерпение и увлекала его иногда в бой слишком поспешно и беспорядочно. Но если в деталях управления боем, в своих тактических комбинациях Сюффрен терпел неудачи вследствие собственной пылкости и недостатков большей части его капитанов, то в общем руководстве кампанией, в стратегии, где личные качества главнокомандующего главным образом и сказываются, – его превосходство проявилось резко и было увенчано блестящим успехом. Здесь пылкость его высказывалась в энергии – неутомимой и заразительной. Страстность его горячей провансальской крови преодолевала трудности, создавала ресурсы из ничего и чувствовалась на каждом корабле, бывшем под его командой. Для военного нет урока более поучительного и более долговечного, чем быстрота и изобретательность, с которыми он, не имея базы снабжения, производил ремонт своего флота и снова выходил в море, пока его более медлительный противник копался над исправлением полученных повреждений.
