Властители душ - [90]

Омаяд еще никогда не посещал Эр Рафи, но он сразу же его узнал по описанию: дом и белая стена, окружающая двор, которая своими фигурными углами простиралась далеко на зеленые лужайки оазиса. За ней двухэтажный замок без окон, увенчанный каменными конусами голубятен, а вокруг главного здания, так что видны только крыши, покрытые пальмовыми ветвями, множество хижин рабов, хлевов и амбаров.

Наполовину это казалось крепостью, наполовину большим поместьем. Невольно Омаяд сравнил свой узкий аристократический городской дом в Мекке с дворцом богатого иудея, они оба были торговцами в Хедшасе — и все же: какими разными были условия их жизни!

Привратник впустил его, и черный раб проводил по лестнице на верхний этаж, открыл дверь в прохладную комнату, свет в которую проникал только через крохотное окно в крыше.

Здесь на старом покрывале из верблюжьей шерсти в грязном разодранном льняном нижнем платье сидел Эр Рафи, купец Хедшаса. Оба мужчины видели друг друга впервые: встречались только их гонцы — однажды в Дамаске, когда иудей продал арабу сотню кладей сирийской пшеницы, и другой раз в городе Петре, когда люди Абу Софиана с караваном, везущим пряности, приехали на один день раньше, чем иудеи Чаибара, которые не смогли больше заключить сделок и должны были ехать дальше в Палестину или Сирию.

Абу Софиан, обнявший в знак приветствия иудея, как предписывал обычай, рассматривающий со скрытым отвращением лохмотья и с недоверием коричневое покрывало, на которое он должен был опуститься, приятно разочаровался, когда появились рабы и принесли ковры и подушки, которым мог позавидовать сам великий царь Персии. На маленьких столиках негры внесли финиковое вино, сыр и мед. Эр Рафи скатал свое покрывало и подложил его под спину. «У меня знатный гость. — сказал он, — гость, которого я рад видеть — некоронованный царь Мекки. Все, чем располагаю я, — к твоим услугами, но не пей, пока тяжело дышишь. Лихорадка Чаибара поджидает каждого, кто въезжает в наш оазис».

Абу Софиан поставил чашу с финиковым вином, которую держал уже в руках, на стол. «Там, где зреют финики, зреют и болезни, — сказал он. — Я лучше подожду».

Эр Рафи кивнул: «Здесь эпидемии у себя дома. Взгляни на меня! Над нашим оазисом ночью кружат птицы Абабил на темных крыльях, маленькие камешки выпадают из их клювов и падают на нас во время сна, и на том месте, куда они попадают, возникают оспинки и ранки, которые никогда не проходят. — Он выдвинул лицо на свет, оно было желтоватым и утыкано оспинками. Скудная борода не скрывала их. — Жизнь, здесь печальна, и мы с нетерпением ожидаем жизни на том свете».

Омаяд усмотрел в этом возможность незаметно перевести разговор на цель своего посещения: «Однажды твой народ уже пережил трудное время. Где иудеи Ятриба?»

Торговец Хедшаса покачал головой и не счел необходимым говорить, что четвертую часть своего состояния он потратил на то, чтобы купить землю и построить дома иудеям Ятриба. Было излишним говорить об этом; Омаяд уже дано был извещен обо всем, что делал купец.

— Иудеи Ятриба? — спросил Эр Рафи своим мягким печальным голосом. — Разогнаны-расстроены. Некоторые в городе Петра и Иерусалиме, другие в Тейма. Третьи остались здесь, в Чаибаре.

— Так я и думал, — Абу Софиан взял финик, макнул его в мед и съел медленно и задумчиво. — Так я и думал и обдумывал дальше: иудеи всего Хедшаса — один народ. Для того, кто ближе знакомится с ним, все остальные становятся врагами.

Эр Рафи погладил свою тощую бороденку. Один край его распустившегося тюрбана свисал, и он напрасно старался заправить его обратно: наконец Эр Рафи сдался и позволил ему свисать на плечи: «И поэтому ты пришел ко мне, Абу Софиан?»

— Поэтому я пришел к самому богатому и могущественному иудею Чаибара — купцу Хедшаса.

— Имя, — произнес Эр Рафи вежливо, — которое больше подобает главе семьи Омайя, чем бедному торговому человеку.

— Не будем об этом спорить, — сказал Абу Софиан нетерпеливо. — Допустим, что оно подобает нам обоим. Но если мы разделим его, может быть, поделим и кое-что другое: враждебность к новому учению Мухаммеда.

Иудей хлопнул в ладоши и приказал принести лампы. Когда пришли рабы и снова ушли, он открыл сундук и позволил Омаяду заглянуть туда; он был полон книг, рукописей и дорогих картин. «Я страстно желаю учиться, — сказал Эр Рафи, когда они снова остались одни, — ив наших старых рукописях много написано, если их правильно понимать. Одно, я думаю, познал: никогда на земле не происходит ничего, что не было бы знаком для умных. Под Бедром войско мусульман разбило героев из Мекки и почти одновременно греческий император был изгнан из Сирии и Палестины».

— И какие выводы ты делаешь из этого?

— Что язычники должны отступить и побеждает один Бог, там — христиане, здесь — мусульмане.

— Я понимаю — сухо сказал Омаяд и попытался скрыть разочарование. — И иудеи верят в одного Бога. Если я ищу союзников, то должен обратиться к язычникам.

Эр Рафи встал и опустил люк над окошком. «Будет дождь — сказал он. — Слышен крик моих белых павлинов во дворе. Нет, Абу Софиан, ты меня не понял! Мы — иудеи — один народ, и у нас есть один Бог; но нас не волнует триединый Бог христиан, а еще меньше — Бог нового арабского пророка. Нет, Омаяд, это не так! — Эр Рафи задумчиво смотрел перед собой; его длинные скрюченные пальцы крошили ячменный хлеб, что лежал перед ним. При слабом свете лампы желтое лицо, побитое оспинками, выглядело невольно как лицо привидения. — Это не так. Но прошлое нас научило: Если дуют встречные ветры, то для нас лучше всего переждать, пока не утихнет буря. Они, Абу Софиан, победители. Купец Хедшаса не заключит союза с побежденным».