Властители душ - [48]

— Заставить? Хашимита? Моего племянника? Заставить?

— Ты сам понимаешь, что он, глупец, не достоин, чтобы его защищала твоя семья…

Талиб поднялся, стал, расставив ноги, желтый халат, соскользнувший с его плеч, без внимания перекинут через левую руку.

— Омаяд, — сказал он угрожающе, — то, что Мухаммед — глупец, правда, но это его дело. То, что он навлекает на город опасность, тоже, может быть, правда, и город должен защищаться от этого. Однако за тех, кто относится к семье Хашимитов, Хашимиты стоят горой!

Абу Софиан поднялся. «Я ошибся, — произнес он почтительно. — Ты простишь мне это. Я слышал, ты высмеивал слова твоего племянника…»

— Даже если я их и высмеивал, — вскричал тот в бешенстве, — это еще не означает, что я буду терпеть, если их будут высмеивать другие!

Омаяд движением руки просит его не продолжать. «Я все понял, и я должен молчать. Ты видел, Талиб, верблюдицу Амра эль Ази? Она светлая как песчаный холм, освещенный солнцем, и быстра как ураган…»

* * *

«Нехорошо, — сказал он себе, оставшись снова один. — Кто бы мог подумать, что Талиб возьмет своего неудачливого племянника под защиту семьи?» Было бы глупо навлечь на себя кровную месть всех Хашимитов. Также он ни в коем случае не мог предвидеть, что разговор закончится такой распрей, возможно, что присоединятся еще и другие семьи Хашимитов и внутри города разгорится жесточайшая гражданская война. Это было не в первый раз. Сумасшедший, называющий себя пророком, не имел значения.

Если бы беседа с главой Хашимитов прошла по-другому, Абу Софиан попытался бы настроить и семью Таима против их главы Абу Бекра, друга Мухаммеда, но опыт беседы с Талибом отбил у него охоту.

«Моя первая попытка бороться против посланца Божьего, — говорил он себе насмешливо, — завершилась полным поражением. Стоит придумать что-нибудь другое».

Все же от такого рода деятельности Абу Софиан себя освободил. Народ придумал новый план для него, дети в переулках выполнили его.

— Эй, идет Мухаммед, пророк! Бросьте ему под ноги веревку! Его Бог позаботится, чтобы он через нее не упал!

— Брось в него камень, брось! Если он посланник божий, то увернется от камня! Он все-таки попал в него, прямо в спину!

— Ты порвал ему плащ? Это не повредит! Ангел спустится и заштопает ему его!

— Вот идет Отман, прекрасный Отман, взявший дочь пророка в жены! Он верит в одного Бога, потому что хочет, чтоб Рокайя верила только одному мужчине! Делает она так, Отман?

— Абу Бекр, о Абу Бекр! Твоя дочь принесла в жертву богине Манат молодую козочку! Твой зять подарил богу Гобалу золотую цепь! Ты, наверное, только потому веришь в Бога Мухаммеда, что скупой и не хочешь ничего жертвовать нашим богам?

Абу Бекр смеется. Он единственный из последователей Мухаммеда, который знает, как справиться с отродьем. Он опускает руку в карман и достает пригоршню мелких монет. «Вот! — говорит он. — Чтобы вы лучше обо мне думали!»

И в то время как они дерутся из-за монет, он идет дальше. Все же у него не так весело на душе, как он старается это показать. «Проклятые уличные мальчишки правы, он больше не в мире со своей семьей, да и не очень радостно быть высмеянным своей дочерью и зятем. Быть среди первых, познающих истину, — одновременно и благословение и проклятие».

Когда Абу Бекр подошел к площади Каабы, он увидел лежащего на горячих камнях человека с тяжелой каменной плитой на груди. Иногда господа Мекки наказывают так своих рабов за тяжелые проступки. Таим не любил смотреть на такие муки и свернул в сторону, чтобы не проходить слишком близко от несчастного.

Ему слышится стон: «Вахад! Вахад!» — Абу Бекр смотрит внимательнее — это не Билал ли, негр? Вот лежит он, кожа опалена палящим солнцем, закатив глаза так, что между век видны только желтовато-белые глазные яблоки. «Вахад, — стонет он, — один! Один, Бог один!»

«Ты поэтому лежишь здесь?» — спрашивает Абу Бекр. Негр не может ответить. В его воспаленном мозгу осталось место только для одной мысли… «Один! Один Бог!» Абу Бекр плотно сжимает губы и спешит на улицу Абдеддара, хозяина Билала.

— Сколько? — спрашивает он коротко. Хозяин ничего не понимает или не хочет понимать.

— Присядь, — говорит он, — и отдохни. Я прикажу принести винограда.

— Сколько? — кричит Абу Бекр. — Сколько дерхемов стоит твой раб Билал? Не бери дорого! Он и без того уже наполовину издох!

— О Билал! — Абдеддар растягивает слова. — Билал очень нужный, очень сильный раб. Я только хочу выбить из его головы чепуху, которой наполнил его череп Мухаммед…

— Сколько? — спрашивает Абу Бекр еще раз, держа в одной руке кошелек, другой взявшись за кинжал на поясе.

Теперь Абдеддар понимает его. Из-за негра раба Таим хочет начать ссору. Таким важным кажется ему Билал, только потому, что он как сумасшедший, не прекращая, повторяет про себя: «Есть только один Бог»? В намерения Абдеддара не входит открыто враждовать с Абу Бекром, однако глупость дается другим для того, чтобы умные извлекали из этого выгоду. Так думает Абдеддар и оценивает негра Билала втрое дороже.

О сделке становится известно и многие поступают также. Это вдруг становится выгодным делом — обладать рабами, следующими учению Мухаммеда. С ними ужасно обращаются в присутствии их товарищей по вероисповеданию и затем пытаются подороже продать.