Властители душ - [45]

Для каждого из вас, кто хочет идти прямой дорогой,

Даже если бы вы не захотели по ней идти,

Да будет так, ибо так хочет Аллах…»

И дальше вступает молодой звонкий голос мальчика: «Аллах велик!»

Абу Софиан приготовился ждать. Кто знает, как долго длятся молитвы к господу мира, если даже бог Гобал, которого никто не считает всесильным, требует торжественно семь раз обойти вокруг Каабы? Однако он был приятно удивлен, когда спустя короткое время появился хозяин дома, чтобы приветствовать своего гостя. Мужчины обнялись. «Да подарят тебе сыновей!» — приветствует один. «А твоим рукам силу!» — благодарит другой.

Потом они рассмеялись над этими пожеланиями, которые так часто слышали и говорили, но исполнить которые судьба отказала обоим. Хадиджа после четвертой дочери Фатимы не рожала детей уже 9 лет, и было мало надежды, что она еще родит. Абу Софиан, напротив, каждый год брал в свой дом новую жену, однако они были бесплодны или одаривали его только дочерьми. А Хинд, которая со времени празднеств в Окадхе делила с ним ложе, нежна как ребенок, она не выглядит матерью героя.

— Слушай, Мухаммед! — Омаяд берет чашу с финиковым соком из руки раба, подносит к губам и ставит. — Я пришел сказать тебе, что это должно закончиться!

Мухаммед поднимает руки, а потом снова опускает их. Осталось неясным, понял ли он, что имел в виду Омаяд, или же знал об этом, не имея возможности изменить что-либо. Абу Софиан согласился с последним.

— Я не хочу тебе препятствовать, — сказал он, — верить в то, во что ты хочешь. Молись звездам или, как христиане, Богоматери — мне все равно. Но дело не пойдет, если ты будешь продолжать вводить в заблуждение народ.

Мухаммед сидел молча со скрещенными ногами, согнув плечи, склонив голову так, как будто подпирал ею стену.

— Ты можешь спросить, почему меня это заботит, — продолжал Абу Софиан, — действительно ли я настолько тщеславен, чтобы считать себя тем, о чем мне кричат льстецы: царь Мекки. Знай, я далек от тщеславия и никого не принуждаю слушать мои слова.

— Я не хочу ничего слушать! — сказал Мухаммед.

Слова прозвучали так естественно и спокойно, что Абу Софиана даже не обидел этот явный протест.

— Многие следуют за мной добровольно, — продолжал Омаяд, — те, которые умоляли меня следить за благосостоянием города. Теперь я вижу опасность, угрозу благополучию города. Ты — эта опасность, Мухаммед!

Хашимит покачал головой. Он тупо смотрел перед собой, будто наряду со словами Абу Софиана слышал еще один голос, который говорит с ним одним. «Да, ты эта опасность. За счет чего живет наш город? Ты это знаешь также хорошо, как и я, и думаю мне не нужно говорить тебе это: он живет за счет паломников, посещающих наш город в святые месяцы. Ты хочешь развенчать наших богов, хочешь осквернить наши святыни! От Йемена до Синая Мекка — центр веры. Ты же проповедуешь Бога, которому можно молиться везде! Возложит ли тот, кто почитает твоего Бога дары в нашу Каабу?»

— Этого я не могу изменить, — произнес Хашимит.

— Изменить? Ты можешь молчать, это все, что от тебя требуется. — Омаяд остановился, ожидая ответа. Так как его не последовало, он продолжал: «Правда, что юный Отман верит твоим словам?»

Мухаммед утвердительно кивнул.

— Это можно было бы понимать как то, что Отман любит твою дочь Рокайю. Затем за тобой следует отродье из окрестностей. Надо же было еще и Тайму Абу Бекру стать на твою сторону…

Снова молчание, никакого ответа.

— Это вынуждает меня на открытую торговлю с тобой. Ты обещаешь мне молчать с этого момента? — спросил Омаяд. На что Хашимит ответил: «Бог сказал: И милость твоего господина возвещает ее!» — «И это все, что ты можешь мне ответить? Что ж, будем врагами».

Но Абу Софиан еще не вкладывает серьезный смысл в слово «враг». Он произносит его, чтобы посмотреть, насколько сильна тетива и какое расстояние отделяет его от нужной цели. Вражда! Это слишком великое, слишком важное, будто все благородные корей-шиты должны были бы применить его против одного сумасшедшего.

— Вражда? — взял слово Мухаммед. — Вражда корейшитов против воли всемогущего Бога? Я молюсь, чтобы он не наказал вас за вашу дерзость!

Абу Софиан становился суровым. Он встал и его правая рука невольно поднялась, намекая на прощание. «Вражда? — думает он. — Хорошо. Я позабочусь о том, чтобы у него было достаточно оснований помолиться о самом себе, а не за нас».

* * *

Те, кто покорился воле единого, всемогущего Бога, собрались вечером в доме Хасана, погонщика верблюдов. Дом расположен по другую сторону делового квартала Мекки; он пристроен к задней стенке товарного склада, и ни с одной крыши соседнего дома нельзя увидеть маленький двор. В доме лишь одна-единственная комната, и та маленькая, но все же достаточно просторная, чтобы вместить всех верующих. Их число растет день за днем.

В большинстве своем здесь собирается беднота из предместий, ремесленники из трущоб на южной окраине города, рабы, которые в Эфиопии от христиан уже слышали об одном великом Боге, торговцы и бродяги, переезжающие с одного рынка на другой и которые, почитая здесь одного идола, а там другого, научились всех их презирать. Они собирались каждый вечер. Часто они сами говорили и спорили о словах Мухаммеда, иногда приходил Абу Бекр и наставлял их в молитве. Иногда открывались двери, и сам посланец Бога приходил и приносил им новое познание.