Властители душ - [35]

— Отойдем в тенек, — сказал Абу Софиан и сделал несколько шагов к входу в свой дом. Горячий песок, словно огонь, жжет подошвы. — Как я могу помочь тебе, Хадиджа?

Женщина отказывается войти, так как обычай требует, чтобы тот, кто пришел просить, не смел переступать порога дома.

— Помоги мне найти Мухаммеда, Абу Софиан! Три дня назад он отправился в пустыню и не вернулся!

— Пустыня бесконечна! — сказал коротко Абу Софиан, имея в виду: кто же сможет найти маленькую песчинку в море песка?

— Как-то Мухаммед рассказывал мне о пещере, которую он нашел в горе Хира…

— Где она находится?

— Этого я не знаю. Я посылала рабов искать ее, но они вернулись домой ни с чем, не нашли ни Мухаммеда, ни пещеры. И тогда я подумала…

— Что, Хадиджа?

— Я подумала: «Нога раба ступает насколько достанет глаз; но шаги друга летят подобно мысли…»

Абу Софиан молчал. Перспектива разыскивать в ущельях горы Хира мужчину, который не находил или не хотел найти дороги домой, его не привлекала. Жара разморила Абу Софиана, он радовался тому, что вечер проведет внутри прохладных стен.

Для слепого Бараки раздумье тянулось слишком долго. «Что он делает? — шепнул он женщине. — Почему не отвечает?»

— Я пришла просить, — сказала Хадиджа. — Уйти ли мне с отказом?

Так поступить Абу Софиан не мог. С тихим вздохом, свидетельствовавшим о нарушенном отдыхе, он отклонил эту мысль. Статус дома Омаяд обязывал выполнить просьбу такого рода. И тем более нельзя было отказать, так как просящей была Хадиджа, которую все любили.

Омаяд снял свою шелковую риду и набросил на плечи плащ из козьей шерсти. «Ночью прохладно», — сказал он, взял свой посох и пошел рядом с женщиной.

На улице Абу Софиан снова вспомнил о зимнем караване, и ему пришла в голову мысль, показавшаяся еще более нелепой, чем исчезновение Мухаммеда.

— На этот раз твой дом не принимает участия в зимнем караване? — спросил он.

Хадиджа пожала плечами:

— Я не знаю, об этом надо спросить Мухаммеда.

Абу Софиан бросил косой взгляд, которого женщина не заметила. Действительно, было что-то загадочное в этом браке. Возможно, это даже не суеверие, когда говорят, что иногда незримый дух, джинн, управляет сердцами. Когда 15 лет назад богатая Хадиджа выбрала себе в супруги бедного Мухаммеда, люди над этим насмехались. «Он ошибется: Хадиджа умна — она будет управлять своим состоянием сама!» — говорили одни. «Глупая Хадиджа! — издевались другие.

— Теперь-то он купит себе на деньги старухи молоденьких!»

Однако не случилось ни того, ни другого, потому что там, где человек видит два пути, боги открывают всегда еще какой-нибудь третий, скрытый путь. Дом Хадиджи стал домом Мухаммеда, а Мухаммед ни на секунду не обратил своего взора на какую-нибудь другую женщину.

Они прошли переулок рода Абдеддара и приблизились к улочке седельщиков, что дугой пересекала почти весь город и своими последними домами прилегала уже к скалам пустыни.

— Иди назад, домой, — сказал Абу Софиан. — Если Мухаммед где-то в пещерах Хиры, тогда я приведу его тебе. Если же он пошел дальше в пустыню, тогда его не найдет никто…

* * *

Когда Абу Софиан остался один, шаг его ускорился. Седельщики глазели в окна своих маленьких мастерских в ожидании, что он пройдет мимо, а один иудей из Ятриба крикнул ему:

— Я сделал седло для твоей белой верблюдицы, Абу Софиан Бей Омаяд! Седло из кожи, голубой, как озера в пустыне, расшитое желтым, как цветы дрока! И я подарю его тебе, подарю за четверть цены, чтобы быть удостоенным чести видеть его на спине твоего верблюда! Ты только посмотри на него, Абу Софиан!

— Замолчи! — закричал другой, темнокожий химя-рит. — Кто же видел голубое седло на горбу верблюда? У меня есть красное, Абу Софиан — у князя Дамаска нет более прекрасного!

— Не слушай этого сына негритянки, Абу Софиан! Мое седло ни красное, ни голубое, оно сделано из обычной коричневой кожи, но епископ Бей Сайда освятил его своей христианской печатью!

— Мы что, такие же христиане, как и ты, шакал? В моем седле нет христианского волшебства, оно освящено Гобалом и три ночи пролежало в новолуние перед воротами Каабы!

Сквозь этот шквал окриков и призывов шагал Абу Софиан, не говоря ни слова. Лишь иногда посохом отодвигал пристававших, освобождая себе дорогу. А когда уже на выходе с улицы несколько любопытных продолжали неотступно следовать за ним, он рукой отослал их обратно. Солнце приблизилось к западному горизонту. Приятный свежий ветер предвещал наступление вечера. Абу Софиан нагнулся и покрепче зашнуровал свои сандалии, затем он пошел по узкой песчаной дороге, которая тянулась за последними домами и исчезала в скалах.

Город раскинулся перед ним узкой дугой, касаясь обоими краями гор, расширяется и переходит к середине большой площади, на которой и стоит святилище Кааба. Там нет ни зеленого деревца, ни капли бегущей воды. Иногда Абу Софиан задумывается над тем, как могло случиться, что в таком месте возник город, где нет финиковых пальм и под палящим солнцем погибли бы люди и животные, если бы время от времени не отдыхали: одни — в горах Таифа, другие — в оазисах, что находятся по ту сторону Ятриба… Торговые пути? Лучше чем кто-либо другой в Хедшасе Абу Софиан знал, что Мекка контролировала караванные пути между Йеменом и Сирией, а также между Индией и Византией. Но находись он немного дальше, южнее или севернее, в более благоприятном положении, что означало бы это для торговли? Не люди, думал он, а звезды предопределяют каждому месту его судьбу, каждой горе и каждому дереву.