Властитель мира - [176]

Он не мог бы сказать ни сколько времени шел по коридорам, ни как оказался у церкви Святого Северина, одного из многочисленных святых мест на борту, куда каждый мог зайти в любой момент, чтобы предаться духовному созерцанию или помолиться.

Сидя в одиночестве на скамье в глубине храма, он бормотал все молитвы, какие только знал, нанизывая их одну за другой без всякой логики и не сводя пылающего взгляда с распятого Христа над алтарем. Возможно, он оставался бы там еще долго, застыв в одной позе, но чей-то голос вывел его из транса:

– Все ли в порядке, сын мой?

Танкред повернулся вправо и увидел кюре со строгим лицом, который неодобрительно его разглядывал. Ему в голову не пришло никакого ответа. Почему, вместо того чтобы вернуться в свое подразделение, он сидит здесь и механически читает молитвы? Тут позади кюре, в правом проходе, он заметил исповедальню и понял, что ради этого и пришел. Не говоря ни слова, он встал, словно поддавшись внезапному порыву, большими шагами двинулся к исповедальне и опустился там на колени. В некотором замешательстве от столь странного поведения кюре все же пошел вслед за ним и тоже устроился в узкой кабине, готовый выполнить свой долг по отношению к этому христианину, явно пребывающему в скорби.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, – проговорил кающийся.

– Слушаю тебя, сын мой.

Хотя тон священника был немного суров, Танкред понял, что тот внимательно выслушает его.

– Святой отец, – заговорил он, не очень представляя, с чего начать, – я совершил грех гордыни. И эта гордыня внесла смятение и беспорядок в мою жизнь.

– Хорошо уже, что ты это понял, сын мой. И на какие опрометчивые поступки толкнула тебя гордыня?

Слова приходили с трудом. Танкред не исповедовался уже давно, и никогда еще у него не было столько поводов для покаяния.

– Я много раз нарушал дисциплину и, мне кажется, в глубине души рассчитывал, что мое имя защитит меня от наказания… Я не подчинялся приказам вышестоящих, и я… присвоил себе право самому вести расследование по делу, которым уже занималась полиция, несмотря на то что и начальство, и мой собственный дядя предостерегали меня.

– Все это, конечно, заслуживает порицания, – несколько машинально ответил исповедник, – но ничего трагического тут нет, сын мой. За время путешествия я слышал куда худшие вещи. Ты не должен приходить в такое уныние из-за столь незначительного прегрешения.

– Но дело в том… это еще не все, отец мой.

Танкред не мог бесконечно откладывать самые трудные темы.

– Я также поддерживал постоянные контакты с определенной категорией экипажа… с недовольными из бесшипников. Я даже поощрял такие мысли кое у кого из моих людей, у близких друзей… – Охваченный стыдом, он говорил все медленнее. – Я солгал, я поддался гневу, жестокости. Самой крайней жестокости… Я убил человека…

Священник ничего не говорил.

– Конечно, я сделал это, защищаясь, но что, если я мог бы этого избежать? Наверное, мне следовало хотя бы попытаться…

Танкред вдруг осознал, что ему осталось покаяться еще только в одном – в том, что он всегда боялся открыть кому-либо. Несущественное в юридическом плане, в моральном это было самым главным. Но теперь он оказался приперт к стенке, и пришел момент очистить совесть от этого груза. Сейчас или никогда.

– А самое худшее, святой отец… и давно уже… я впал в сомнение…

Он нервно провел по лицу ладонью и заметил, что щеки мокрые. Прежде чем ответить, исповедник долго молчал, словно тщательно взвешивал каждое слово.

– Ты прошел через самое трудное, сын мой. Господь послал тебе самое тяжкое испытание из всех, ибо оно содержит в себе все остальные: сомнение. Когда сомнение овладевает человеческим духом, оно смущает его взор, и все, на что он смотрит сквозь эту призму, выглядит деформированным, искаженным. И с той поры всяческие гибельные рассуждения начинают затмевать его дух – концепции, посланные самим лукавым, такие как разум, логика, критическое сознание… Пагубное заблуждение! Безумные, как слепо предаемся // Мы сладостно-обманчивым надеждам![86] На все соблазны у истинного христианина есть единственный ответ: вера!

Из нефа донесся шум передвигаемых стульев, – вероятно, люди усаживались, чтобы помолиться.

– Да, отец мой, – севшим голосом заговорил Танкред, – я вполне доверяю каждому вашему слову, но сегодня я потерян и не знаю, на каком я свете. Близкие и друзья отворачиваются от меня, почва уходит у меня из-под ног! Что мне делать?

Священник откликнулся без колебаний, словно ответ был у него уже наготове:

– Да направляет нас на всех путях // Его десница, та, что, проникая // в сердца людей, их и мягчит, и греет! // Она оберегала наш поход, // Она в пути преграды понижала; // Она срезает горы, сушит реки, // Она и зной, и стужу умеряет; // Она ветрам вещает плен и волю, // Она обуздывает ярость волн; // Для нас разносит в прах твердыни вражьи, // Для нас уничтожает вражьи рати[87]. Этим все сказано, сын мой. Вера есть единственный ответ! Стоит ей покинуть тебя – и ты заплутаешь.

Снова молчание. Танкред сидел, опустив голову и молитвенно сложив руки.

– Однако же успокой свою душу, – заговорил священник более теплым тоном, – ибо сегодня ты сделал главный шаг: ты понял, что впал в ересь и пошел по пути греха. Тебе еще потребуется время, чтобы завесы ослепления полностью разошлись, но повторяю тебе: сегодня ты осознал свои заблуждения, а это самое главное.