Властелин Урании - [53]

Неландер в конце концов настоял, чтобы мы закинули сеть. Ловля пошла так хорошо, что, когда он, пользуясь первым дуновением ветерка, взял курс на ближний береговой мыс, солнце уже стояло высоко, зато моя решимость изрядно приупала.

«Как ты можешь, — спрашивал я себя, — столь неблагодарно покинуть приют детских лет и своего господина, которому обязан жизнью? Где возьмешь силы, чтобы превозмочь угрызения, что станут отравлять твою душу всякий раз, когда ты подумаешь: да жив ли он еще? может быть, его уже нет?»

От сих забот меня избавил сам Сеньор: в то время, когда Хорстиг, нагрузив свой хаберсак,[20] всходил на борт рыбачьей лодки, он отправил «Веддерен» в южном направлении искать меня.

«Прощай, Йеппе, — сказал мне мой новый друг, видя, в каком я колебании. — Видать, ты не из авантюрной музыкантской породы».

Что до меня, я без малейшего сожаления смотрел вслед уплывающему Хорстигу, думая лишь о том, что хозяин ради меня одного послал корабль с экипажем из шестерых человек.

Неландер с сыном должны были возвратиться на Гвэн: их строжайше предупредили, что, пристав у Норребро, им надлежит тотчас явиться к Господину, однако они поступили иначе. Сын Неландера поручил передать в ответ Тихо Браге, что они не обязаны отчитываться ни перед кем, кроме Христиана Фрииса, советника будущего государя, а Фриис при прошлогоднем посещении острова дал его обитателям совет представлять ему точный отчет обо всех злоупотреблениях, претерпеваемых ими по вине своего хозяина.

Как только мы сошли на берег, меня тотчас заковали в Цепи и бросили в подземелье лакейского флигеля, где в тот же вечер меня разбудил запах уксуса.

Слуга Хальдор, горбясь под низким сводом, нес подсвечник. Поскольку Сеньор не желал размахивать им самолично, он ухватил лакея за запястье, чтобы направить свет на меня, и изрек:

— Так вот какова твоя хваленая преданность?

— Я сожалел о своем бегстве, — отвечал я, — и скоро запросился бы обратно.

— Что ж, радуйся, я предвосхитил твое желание.

— Господин, — тотчас, стеная, взмолился я, — выпустите меня из этого застенка, он мне напоминает те дни моего детства, когда ваша доброта еще не снизошла на меня.

— Я должен уехать завтра, но не желаю рисковать и не позволю тебе убежать снова.

— Можно подумать, вы мной дорожите, — насмешливо заметил я.

— Ни в малейшей степени, — отвечал он. — Но я желаю знать, что произойдет в этом году, когда коронуют государя.

— Почему вы считаете, что мне об этом известно больше вашего?

— Ты бы не удрал с этим музыкантом, если бы не боялся, что мне уготована страшная судьба.

Я отвечал, что совсем наоборот, если бы я провидел какую-то неминучую беду, я бы отказался от побега, ибо чувства привязанности и благодарности не позволили бы мне бросить его в час испытания.

Увы! Произнося эти слова, я не мог отделаться от мысли, что он прав. Разве не владело мной стремление покинуть его корабль прежде, чем он пойдет ко дну?

Через несколько месяцев, после того как остров посетил будущий монарх, на моего господина обрушились первые нарекания: о недостаточности починок в Роскилльской часовне. Благодаря нескромной болтливости Геллиуса мы проведали, что регентский совет послал туда архитектора и каменщиков, чтобы еще до Рождества укрепили свод и внутреннюю стену. Тихо Браге обязали погасить все расходы на ремонт, будь то по доброй воле или нет.

Наконец в июле месяце, покидая остров после резкой ссоры с будущим тестем, тот же Геллиус заявил ему:

— Стоит ли мне связывать свою судьбу с дочерью такого человека, как вы? Я не желаю потерять доверие, которым пользуюсь в кругу, близком к королеве-матери. А это произойдет, если я допущу предположение, будто я вас одобряю, когда вы пренебрегаете своим долгом.

— Как ты можешь утверждать, что я не исполняю своего долга? И как прощелыга вроде тебя может хотя бы понимать, в чем он состоит? Что ты обо всем этом знаешь?

— Я знаю, — сказал Геллиус, — что Роскилльскую пребенду у вас вскорости отберут, знаю, что двор возмущен вашим поведением, там все просто в ярости, а послушать вас, так выходит, я еще недостаточно благороден, недостоин войти в вашу семью!

Сердце несчастной Магдалены разрывалось между чувством, которое влекло ее к жениху, и тем почтением, что она привыкла питать к родителю. Она в слезах бросалась к матери и, прильнув к ее груди, умоляла: «Геллиус, перестаньте! Я не хочу, чтобы наш союз стал причиной таких распрей, но и любить вас наперекор воле отца я не смогу».

Вмешалась и София Браге: все лето она, не покидая своего копенгагенского особняка на Фарвергаде, потратила на попытки примирить буйный нрав своего брата Тихо и двуличный, глумливый характер будущего свояка Геллиуса, причем каждый из них в свой черед, едва успев сойти на берег, мчался к ней, чтобы поделиться новыми обвинениями против другого.

Геллиус, тот главным образом питал подозрение, что Сеньор задумал поработить его, накрепко привязать к острову, дабы использовать для своих трудов как подручного. Что до Тихо Браге, он приходил в отчаяние, видя, что жених приобретает дворянскую спесь. Нет сомнения, он именно поэтому сам забывал о ней, стремясь вырвать у будущего зятя обещание, оформленное по всем правилам, контрактом, что его дочери будет обеспечена жизнь, достойная ее ранга. Он составлял перечни требований, где было описано все: и одежда для парадных церемоний, и список приданого, качество и число атласных отрезов, кои надлежит поставлять портному, тысяча подробностей, касающихся стола, музыкантов, танцев, прислуги, устройства свадебных торжеств, которые должны были занять полных трое суток.