Властелин Урании - [51]

При этом над ним, увы, тяготела необходимость теперь уже не заклясть судьбу, в чьей враждебности он был более чем уверен, но хотя бы смягчить невзгоды, коими она ему грозила. Он долго подыскивал для своей дочери Магдалены партию, которую мог бы считать желательной. И найдя таковую, еще два месяца умалчивал об имени намеченного жениха.

Магдалена, которая ждала этого сообщения с трепетом, что ни день, бегала плакать на груди своей матери, уже почти не покидавшей ферму Фюрбома. За все это время сиятельная дама Кирстен выходила оттуда не более двух раз. Впервые — чтобы покормить брата Расмуса Педерсена и его слугу, которых Сеньор засадил в тюрьму, поскольку у них достало смелости явиться с требованием, чтобы им возвратили оставшуюся у него часть документов Гуннсёгора. Вторично — чтобы укорить господина Браге за ту участь, которую он уготовал своим детям, требуя, чтобы они сравнялись со знатью, хотя им невозможно претендовать на это. Воинственные основатели Датского королевства некогда допускали, что благородный сеньор может выбрать себе жену среди простых девушек, но у Кирстен Йоргенсдаттер не было, собственно говоря, даже и достоинства супруги. Я называл ее женой хозяина лишь для удобства изложения. На самом деле она являлась всего лишь slegfred, полуженой-полуналожницей, и, хотя ее дети избежали клейма незаконнорожденных, аристократами они быть не могли. Таким образом, чтобы обеспечить себе положение в обществе, сыновьям не оставалось иного средства, кроме науки, а дочерям приходилось надеяться лишь на брак с каким-нибудь чиновником либо ученым.

Вот почему Тихо Браге избрал для своей дочери Магдалены такого жениха, как Геллиус Сасцеридес, тот самый, что хотел отрезать от меня моего брата-нетопыря.

Она выслушала такую новость, по-видимому, с большим облегчением. Ее мать, в долгих беседах с дочкой выражавшая беспокойство, не придется ли ей благословить супружество, где Магдалене в свой черед выпадет роль slegfred, состоящей при каком-нибудь отпрыске знатного дома, обделенном природой настолько, что женщина его ранга за него не пойдет, тоже приняла известие радостно. Но девушка сомневалась, желанна ли она Геллиусу. Ее отца эти колебания приводили в бешенство. Однажды ярость хозяина достигла крайних пределов, то был странный приступ умоисступления, такие подчас нападали на него, когда он имел дело с ртутью, — он вдруг завопил: «Да за кого себя принимает простой ученик, если он вздумает отказаться от дочери одного из первых вельмож королевства?!»

И тем не менее она оказалась права. То, что Тихо Браге три месяца отказывался раскрыть домашним свой план, вовсе не означало, что он стыдился назвать имя претендента, но ему пришлось поторговаться, чтобы уломать Геллиуса жениться на его дочери.

Геллиус тянул до осени, прежде чем согласиться, что она достойна такого супруга, как он. На пиршестве, данном в его честь, он хвалился, что повидал Венецию и самого великого Маджини, в гостях у которого смастерил секстант по чертежам Тихо Браге. Еще два или три раза можно было видеть его сходящим с корабля в пышном наряде — кюлоты с зелеными крапинками, желтые чулки, разные шапочки и плащи с золотой бахромой, алые бархатные башмаки. Его россказни об Италии так приятно возбуждали женское воображение, что и сама сиятельная дама Кирстен восхищалась ими не меньше своей дочки. Она вдруг снова обрела свое прежнее положение в замке Ураниборг, вернулась к былым привычкам и даже разделяла ложе своего супруга.

Впрочем, этим не много сказано, ибо ночи свои он коротал, работая в обсерватории, или там же дремал на своей убогой кушетке в ожидании какого-нибудь небесного феномена. Когда светало, он спускался в алхимический кабинет, наполненный паром от воды, подогреваемой лакеем, который нес ответственность за хозяйский туалет — кстати сказать, люди на этой должности сменялись весьма часто. Он вставал посередине выложенного мрамором четырехугольного бассейна, расположенного между запасной поленницей дров и чаном для засолки, ему опрокидывали на голову бочонок кипятка с примесью уксуса и он растирал все тело; тер крепко, так чтобы, если верить Христиану Йохансону, извергнуть из себя семя, дабы сохранить ясность ума.

По этому поводу я дал отповедь Геллиусу, который, обнаруживая к сему предмету чрезвычайный интерес и во всем усматривая доказательства чужой порочности, позволил себе злокозненный намек.

— Разве скромность Сеньора по сути не предпочтительнее, чем обычай некоторых бегать за служанками и по ночам марать их простыни? — спросил я его. — К тому же, — как бы в шутку прибавил я, — благодаря такой привычке он сохраняет уравновешенность и относится ко всему снисходительно. Ах, мэтр Геллиус, вот бы и вам последовать его примеру! Женитесь, раз уж об этом речь зашла, растирайтесь желчью, которую вы источаете, но оставьте Сеньора в покое!

— Расскажи-ка нам лучше о том итальянце, с которым ты назло ему снюхался во Франкфурте, — отпарировал он.

И, обернувшись к Господину, пояснил:

— Йеппе весьма одобрял спекулятивные измышления этого Бруно, что ополчился на Аристотеля. Итальянец всучил ему свою книгу, вы ее видели среди прочих, она переполнена всяческой ересью.