Власть над водами пресными и солеными. Книга 1 - [6]

- Я завтра зайду, - сухо говорит Гера, окидывая взглядом мое жилище. - Принесу тебе молока и... В общем, зайду.

- Ты ангел, - улыбаюсь я в ответ.

Гера знает: для меня главное сейчас, главнее всего на свете - удержаться на тонком-тонком краю доверия и интереса к окружающему миру. Это даже не край, не тропка - это канат над пропастью, скользкий и провисающий, по которому я иду без балансира и без страховки, а другой его конец прячется за серым туманом, поднимающимся из бездны.

В общем, у меня оч-чень много дел. Так много, что и не сосчитаешь. Хотя на первый взгляд я свободна, словно ветер. Наполовину загипсованный ветер.

Глава 4. Железная поступь будущего

Я - человек довольно трусливый. Признаюсь сразу и без колебаний: я непрерывно боюсь будущего. В психологии это называется «повышенной тревожностью». Ну, не оскорблять же врачам нас, трусов несчастных, называя вещи - и людей - своими именами? Мы же от этого не выздоровеем - скорее наоборот...

Что ж, я понимаю: когда оно - будущее - меня настигнет, придется стоять насмерть. Против таких же, как я сама, нервно-озлобленных людей, всегда готовых к подставам со стороны будущего. Мир - это бескрайняя рукопашная, в которой мы бьемся друг с другом даже не за свои интересы, а за интересы своих сюзеренов: начальства, родни, друзей. И неизвестно, кто принесет нам больше боли - противник или соратник. Мне наносили раны и те, и другие.

Вода в моем бокале обросла хрустальными пузырьками, выдавая, что она - не водка. Спиртное мне нельзя. По крайней мере, пока нейролептики из организма не выйдут. Поэтому я делаю вид, что у меня не то язва, не то долгосрочная завязка.

О моем состоянии немногие знают, ну и я не рвусь их просвещать. Иначе все мои душевные качества, и плохие, и хорошие, будут списаны на счет диагноза. Не хочу превращаться в ходячий диагноз.

Передо мной расселись, как на параде, два стана моих злейших врагов - издатели и коллеги.

Я часто думаю: вот интересно, в других профессиях тоже так: окулист считает своим соперником уролога, уролог - стоматолога, а стоматолог - патологоанатома? И все они, собравшись в ординаторской, объясняют друг другу ничтожность и бессмысленность усилий ДРУГОГО? Дикость, если глянуть со стороны. Но в свете постулата вечной конкуренции...

Рядом с бокалом стоит уродливая статуэтка желтого металла. Самоварное золото, голая грудастая Ника[3], по колено увязшая в деревянной подставке. Время от времени мне вручают что-то такое - в рамочках и на подставке. Но разве это делает тише железную поступь будущего?

Вот и сейчас - издатель подходит, наклоняется ко мне над блюдом с бутербродами, нещедро усыпанными подсохшей красной икрой и просительным голосом предлагает пройти поговорить.

Знаю я, чего он хочет. Халявы, как и всякий издатель. Это только кажется, что умильно-жуликоватое личико улыбается, а ручки складываются на груди в мирном жесте. На самом деле на лицо его падает железное забрало, а воздух над головой со свистом прорезает меч. Назревает резня. И резать будут мою книгу. Если ее уменьшить вдвое и издать брошюрой в мягкой обложке...

- Нет, - говорю я замирающим от ужаса голосом. - Мы с вами уже это обсуждали. Нет.

Туше. Издатель отходит, набираясь сил для новой схватки.

- Правильно, правильно, - бормочет какое-то пьяно-восторженное лицо, возникая из-за моего плеча. - Такую книгу - и резать...

Мне хочется ответить холодно и мрачно, с намеком на его, лица, бездарность и лизоблюдство, но я лишь неопределенно улыбаюсь.

Мне жаль этих людей. Всех, без исключения. Ни один из них не сознает возложенной на него роли и покорно бредет к поражению. Нетрезвое лицо с печатью восхищения принадлежит писателю, который надеется распалить меня до того, чтобы я нагрубила издателю, разорвала контракт - и освободившаяся сумма, может быть, прольется манной небесной на него, мнимого радетеля моих интересов. Он не понимает, что в очереди за манной он где-то в самом конце списка.

Да и издатель не понимает, что к разорению его подвигает не издание дорогих книг, а его святая вера. Вера в дебила-читателя, любящего чтиво в мягкой обложке, на туалетной бумаге, с туалетным юмором, туалетными сюжетами, туалетными идеями и туалетной судьбой.

Издатель не видит, как выпущенные им книги тонут в километрах таких же, сортирнообложечных брошюрок, пока дебил берет с противоположной полки диск и идет вдоль этих километров, не оглядываясь. И писатель не видит, как все они - издатели, читатели, дебилы, проходят мимо него и его книг, не отводя глаз от ждущего их в конце пути экрана телевизора и вожделенных мягких тапок.

А над ними порхает безногая Ника с глумливым лицом и нагло торчащими сиськами.

Я встаю и выхожу в коридор, якобы покурить. На самом деле это бегство, обдуманное, своевременное бегство. Какое курево? Это старый дом - один из тех, в котором нормальная вентиляция считается постыдной роскошью. В офисе издательства от кипения творческих амбиций воздух давно превратился в марево, в котором, как в бокале, облепленном пузырьками, плавают коллеги-соперники, сливаясь по углам в страстных спорах и несанкционированных митингах...