Власть над водами пресными и солеными. Книга 1 - [4]

Старое заклинание сработало. Тело понемногу высвобождалось из хватки тоски и, механически переставляя ноги, двигалось привычным маршрутом.

Лестница оказалась скользкой, как палуба корабля в момент пиратского налета. Стены сочились болью и унынием, словно сложенные из охладевших трупов, а не из камня. Здесь всегда было промозгло. Даже в самую жару.

На верхней ступеньке лестницы красовалась главредша, непобедимая сука в непрошибаемых доспехах. Если бы у меня имелся нагрудник вроде главредшиного, тоска посещала бы меня раз в году, а не пять раз в неделю.

- Како-о-ое счастье, что вы с на-а-а-ами! – пропела главредша, спокойно и основательно укладывая стрелу на сжатый кулак. – И ка-ак мы дожили до этого момента-а-а! – последнее «а-а-а» совпало с треньканьем тетивы и с голодным воем стрелы, ищущей плоть.

Я вышла из укрытия под мраморной вазой, зажимая царапину на плече. Мизерикордия за поясом аж дрожала от злобного нетерпения. Однажды я подберусь к этой покрытой закаленной сталью коротышке на расстояние вытянутой руки – так, чтобы темное отверстие в забрале оказалось совсем рядом, и тогда… Не зря же я выбрала этот узкий тяжелый кинжальчик, легко проникающий в любую щель.

Ну, теперь можно приступать к делу. Пластырь, немного спиртосодержащих жидкостей - внутренне и наружно, сконцентрироваться – и вперед. Нельзя выигрывать все схватки, но можно держаться до последнего. Пока сознание не утонет в сером киселе беспамятства, окаменевшие от напряжения мышцы не расслабятся, и тело – а с ним и вся жизнь - не сорвется в бескрайнюю пропасть ненарушимого покоя…

«Как можно бояться темноты, когда все самое страшное происходит на свету?» - размышляла я, обходя Уродца. Плечо болело, но глазам было хуже.

Уродец - трехметровый пузатый болван, у которого половина головы аккуратно срезана, точно верхушка арбуза, смотрит мне в лицо второй парой глаз. Это глазки человечка, с натугой вылезающего из ополовиненной башки. Зависнув в жутковатом подобии балетного па над головами посетителей, Уродец разглядывает меня с нехорошей пристальностью. «Кажется, засада», - мелькает в голове, но происшествие с директрисой кровавым облаком застилает мозг.

Я потеряла бдительность.

Чугунный анацефал надвигался, будто слон, везущий лилипута, извергнутого лоботомией. В крохотной ручке мелькнул хлыст. И статуя весом в полтонны сделала шаг…

Глава 3. Устав от драматизма

- Итак, шизофрения параноидного типа? - наконец спрашивает врач.

- Ага, это мое второе имя! - усмехаюсь я.

Сейчас, когда в крови у меня хорошая доза антипсихотиков, душа моя молчит. Я могла бы и не отвечать. Могла бы повернуться к стене, баюкая сломанную руку и не разговаривать с этим профессионально милым человеком. Но я понуждаю себя к общению, уговариваю, увещеваю, заклинаю: не все потеряно, пока я могу вот так улыбнуться в ответ на самый мучительный вопрос из всех, что я слышала в жизни.

- Ладно! - неожиданно спокойно реагирует он. - Рука болит?

- Болит... - морщусь я.

- А нога?

- Тоже.

- Но переломы чистые. Хорошие такие переломчики, - делает он лицо ласкового садиста. - Вмиг заживут. Вам повезло.

- Повезло, - повторяю безучастно.

- Я их по судам затаскаю, - холодным голосом чеканит Гера. На лице его бешенство, ледяное, неумолимое бешенство терпеливого человека.

Гера - самый добрый человек на земле. Он мой племянник, а я его тетка. Его невезучая, больная на всю голову тетка, которая всегда была рядом. Потому что у сестры вечно находились дела и проблемы поважнее сына. Когда-то я с ним возилась. Теперь он - со мной. Такова жизнь.

- Гера, успокойся, - говорю я бледным голосом. - Доктору неинтересны подробности.

- Зато мне интересно, - шипит Гера, - как можно ставить огромную чугунную хрень в холле, не закрепив ни х...

- Гера... - голос мой гаснет, гаснет, не достигая стен.

Мир сейчас похож на огромный собор. Такой огромный, что даже эха в нем не дождешься - слишком далеки стены, слишком высок купол. Ты здесь - словно крохотная мушка в большой, чересчур большой банке. И если сидеть тихо-тихо, не летать и не биться о стекло, то можно даже представить себе, что ты свободна, а кривые зеленые тени вдалеке - это трава, и листья, и цветы...

Но я не муха, как ни тяжело ворочаются мысли в разом опустевшей голове, под недосягаемо высоким куполом черепа. Я человек, а человек всегда мыслит... общается... ходит на работу... делает свое дело... зачем-то.

- Как там, на работе, - вяло, без вопросительных интонаций произношу я. Лишь бы что-то сказать.

- Юлят! - рубит Гера. - Врут и юлят. Говорят, ты на него опиралась, расшатывала, подкоп под него вела, под урода этого. Сама, мол, виновата.

- А-а-а... - усмехаюсь я. Второй раз. Это неплохо.

Смутно помню, что там было потом, после того, как статуя попыталась меня убить. Рукой и ногой пришлось пожертвовать, но мне удалось оттолкнуться от наползающей на меня неотвратимой гибели. Оттолкнуться всей своей жаждой жизни. А она у меня огромная.

Я - такая, какая я есть, одинокая, неустроенная, стареющая - дорога и нужна себе. Я хочу жить, хочу вернуть свою жизнь назад, хочу достичь преморбидного