Власть - [63]

Все находившиеся в зале заседаний замерли, разинув рты.

— Взлетим на воздух? А я при чем? Ведь я пришел сюда, чтобы вы поддержали нашу газету!..

Все обернулись к журналисту из Бухареста. В этой ситуации его голос прозвучал как-то слишком игриво. Перепуганные, сбившиеся в кучу торговцы с удивлением уставились на журналиста, не понимая, серьезно он говорит или нет.

Из другого конца зала послышался заискивающий голос:

— Но почему? Почему так грубо? — Это был инженер Сегэрческу. Он, словно ученик, не выучивший урок, со смиренным видом вышел вперед и продолжал: — Даю вам слово, поверьте мне, у меня никогда не было никаких конфликтов с вами, коммунистами, я никогда не имел ничего против вас, коммунистов.

Снова стало тихо. То была трусливая, обезоруживающая тишина, которую вдруг нарушил плач. Это плакал префект, плакал с икотой, распуская слюни, размазывая их губами по спинке стула, на который упал.

Раздались редкие, торжественные, как на параде, шаги.

Ступая прямо, не глядя ни вправо, ни влево, из темноты одного из углов вышел профессор истории. Он остановился около рыдающего префекта, некоторое время смотрел на его затылок, потом покачал головой. Когда префект поднял на него глаза, профессор спокойно сказал ему:

— Плачьте, префект!.. Запутались в своих собственных интригах… Хорошую историю я написал бы, если бы успел! — Он на мгновение замолчал, словно сверяя ход своих мыслей, потом с неумолимой логичностью продолжал: — Я бы успел, если бы меня не было здесь, но, если бы меня не было здесь, я не имел бы возможности увидеть все это. Ну ничего. История напишется сама собой. Я доволен тем, что был ее свидетелем. Оставьте все это, префект, на протяжении истории умирали люди более полезные, чем мы…

Он окинул взглядом помещение. Когда его взгляд остановился на Катуле Джорджеску, журналист подошел к профессору.

— Как это?.. — спросил Катул, начисто утратив свой игривый тон. — Значит, вы верите, что мы умрем?

— А вы думаете, что нам предстоит нечто лучшее? — вопросом ответил ему профессор. Затем, после некоторого раздумья, подняв зонтик и показав им в сторону кабинета, где находились Дрэган и остальные, заключил: — Единственные, кто не должны были умереть, — это они. Я их видел и знаю, что им есть во имя чего жить… Но если…

— Я не хочу умирать, не хочу, не хочу! — Жирная торговка снова очнулась. Она начала вопить, топать ногами. И по ее крику, как по команде, задвигалась казавшаяся до этого инертной толпа торговцев.

— Отпустите нас, негодяи!

Дину дождался, пока они успокоятся, а потом невозмутимо произнес:

— Оставайтесь на месте, я же сказал, что вам придется подождать.

Он медленно повернул автомат в сторону окна, и к потолку, с которого свисала лампа, взметнулся крик ужаса.

Вперед, будто ошалевший заяц, выскочил Сегэрческу.

— Успокойтесь! Идиоты! — закричал он префекту и торговцам. — Не видите, они проявляют полную доброжелательность. — Потом повернулся к моряку и произнес: — Господин моряк, прошу вас, будьте добры сообщить примарю, что я прошу его принять меня.

Дину измерил его взглядом, оценивая ситуацию.

— Хорошо. Подождите.

Он открыл дверь в приемную и крикнул Дрэгану:

— Товарищ примарь, господин Сегэрческу просит тебя принять его!

Все, кто были в кабинете примаря, удивленно переглянулись.

— Меня? — переспросил Дрэган.

— Да, тебя…

Сегэрческу быстро пересек приемную, просунул в дверь голову и спросил:

— Разве не вы примарь? Разве не вам надлежит разрешать просьбы и выслушивать пожелания граждан?

— Надо же! — рассмеялся Тебейкэ. — В такой обстановке он просит принять его. Не кажется ли вам, господин инженер, что вы слишком открыто издеваетесь над нами?

Сегэрческу посмотрел на него, пытаясь сохранить последние остатки достоинства.

— Прошу вас не сомневаться: я говорю абсолютно серьезно.

Тебейкэ хотел что-то сказать, но его перебил Дрэган:

— Оставь, Тебейкэ, может, он действительно хочет сообщить мне что-нибудь серьезное, — с любопытством, насколько позволяла ситуация, сказал он.

Все посмотрели на него с недоумением, но Дрэган, уже приняв решение, кивнул Дину:

— Оставьте нас одних здесь, в приемной. Товарищ Дину, Тебейкэ введет тебя в курс всего, что мы обсуждали. Киру и Трифу, выведите их всех в большой зал и подготовьте к тому, что я им скажу. Побыстрее, пожалуйста.

30 октября, 1 час 52 минуты, «час ночной аудиенции», как сказал бы Катул Джорджеску

— Вот ведь как получается: хотел написать репортаж-«бомбу», а теперь сам сижу на бомбе!..

Трифу удивленно посмотрел на Катула, который подошел к нему в темном холле. Он мог бы закрыть ему ладонью рот, чтобы заставить замолчать пли, наоборот, поощрить к разговору, но не делал ни того, ни другого. Холл был просторным, и казалось, что в каждом его темном углу подстерегают сотни существ, готовых наброситься на Трифу и растерзать… Он, нахмурившись, с растерянным, побледневшим лицом, медленно повернул голову и посмотрел на своего коллегу из центральной газеты.

— А я-то думал раздобыть у примаря от рабочего класса какую-нибудь, хоть мизерную, сумму в порядке поддержания прессы, — добавил Катул, хотя было ясно, что говорит он лишь для того, чтобы не молчать: он страшился молчания.