Власть - [29]
— Понятно. Значит, вы месите одну и ту же грязь?
— Да как вам могло прийти такое в голову?!
— Это политиканство, господин Дрэган. Политиканство! Не представляю, что может быть хуже этого…
Взглянув снова на свои часы, Дрэган попытался объяснить капитану разницу, которая, по его мнению, была столь очевидна.
Капитан вежливо выслушал его, а потом, словно бы не услышав того, о чем говорил Дрэган, уточнил:
— Весьма возможно, но я не верю этому. Я верю только своим собственным чувствам, господин Дрэган.
Он посмотрел прямо в лицо собеседнику. Дрэган теперь понял, почему этот серьезный, со сверкающим взглядом офицер столько говорит о самом себе, о своем мнении, об оценках, почему он так хорошо себя чувствует в этой должности, почему он с таким знанием дела объяснял дневальному, как делается суррогатный кофе. Делал он это потому, что у него не было никаких твердых убеждений. Он чувствовал их отсутствие, но ему не хотелось в этом признаваться… Детальное объяснение рецепта стоявшему навытяжку дневальному должно было создать определенное впечатление о его рассудительности.
Дрэган, как всегда в период обдумывания какого-либо плана, усиленно тер рукой подбородок.
— Жаль. Надо идти. Меня заждались в уездном комитете…
Его маленькие глаза со вниманием смотрели на капитана: «Что он сказал бы, если бы узнал, что именно в это мгновение мы собираем людей, чтобы пойти на приступ и захватить городскую управу? Что он сказал бы?»
— Не сердитесь, — проговорил Василиу. — Я не могу переступить через собственные убеждения. Это не означает, что я не сохраню о вас приятное воспоминание. Кстати, как та девушка… с большими глазами? Знаете, никак не могу вспомнить их цвет! Вы же знаете, о ком я говорю.
— Знаю, как же не знать! — пробурчал Дрэган, быстро выходя в коридор казармы, словно желая поскорее избавиться от дальнейших расспросов.
— Сегодня утром я ее видел. Я входил в город со своей знаменитой, потрепанной в боях частью, и первым знакомым человеком, которого я встретил, была она.
— Где это было? — спросил Дрэган, не в силах сдержаться.
— Не помню. Но это не имеет значения! Вы говорили, что она химера, не так ли?!
— Должно быть, химера, — ответил Дрэган. — Я ее тоже с тех пор более не видел. Но сегодня, кажется, это все-таки была она…
— А я вам так завидовал, у вас было столько времени!
— Столько времени для чего?
Пришла очередь Дрэгана стать ворчливым и замкнутым. Он торопливо шел по коридору казармы, словно стремясь поскорее избавиться от начатого разговора. Но капитан не отставал от него, не давал возможности прекратить беседу.
— Но почему?.. У вас были все шансы на большую любовь, господин Дрэган, на потрясающую любовь!
— Это была химера, — ответил Дрэган, желая побыстрее избавиться от навязчивости капитана.
Василиу повеселел:
— Совершенно верно!.. Это была химера вашей смерти, как вы тогда выражались! — И словно раздумывая над чем-то, добавил: — Но какие у нее были большие и грустные глаза! Я больше никогда не видел таких глаз, никогда!
Дрэган остановился в воротах, услышав внезапное щелканье каблуков часового, и спросил капитана, как на допросе:
— Где вы видели ее?! Вы не можете не вспомнить! Прошу вас, вспомните, где вы ее видели!
Капитан несколько отстранился от него, удивленный импульсивностью Дрэгана.
Дрэган шел быстро, погрузившись в свои размышления. Он спешил, а мысли его были заняты поведением капитана, который хотя и показался ему спорщиком, но оставил впечатление цельного человека.
Дрэгану было жаль, что не удалось перетянуть капитана на свою сторону, побороть его упрямое недоверие, которое не позволяло капитану правильно понять ситуацию. А он, Дрэган, ощущал себя душевно привязанным к Василиу и чувствовал, что надо было поговорить по-другому, серьезно, чтобы все стало ясно.
Он почти бежал, думая об этом, и вдруг споткнулся обо что-то. «Что такое?» — пробурчал он удивленно и тут увидел мальчишку.
— Костикэ!
С кляпом во рту, крепко связанный, парень, тараща глаза, пытался что-то сказать.
— Черт возьми, ну и дела! — Дрэган хотел развязать его, но вспомнил, что надо спешить. Он подбросил связанного мальчишку, словно пушинку, закинул на плечо и, на ходу вырвав кляп из его рта, потащил Костикэ на себе.
— Кто тебя связал?
— Реакционеры, дядя Дрэган… Они закрыли мне ладонью глаза, но я их все равно узнаю!
Мальчишка повернул к нему свое измученное, озлобленное лицо и продолжал:
— Я был на площади, когда они хотели избить тебя!
— Так, значит, хотели, — пробурчал Дрэган, устраивая свою ношу поудобнее, и прибавил шагу.
— Но ты не захотел драться. — И он резко поглядел на Дрэгана. — Зато я, прежде чем они сбили меня с ног, раза три пнул их ногой. Ты что, и вправду боишься с ними драться?
— Может, и боюсь!
Связанный, как тюк, Костикэ, однако, обрел свою обычную дерзкую манеру разговора, которая помогала ему опередить всякого, кто захотел бы над ним посмеяться.
— Ты их не боишься, это я понял. Ты чего-то задумал. — Он посмотрел ему прямо в глаза. — Ну скажи, прав я? Ты чего-то задумал. А мне-то чего задумывать?.. Вот я с ними и схватился. Одного укусил за ухо, так что отметина теперь будет… Они меня связали и сунули за пазуху лягушку, поэтому я и потерял сознание. Но я думаю, лягушку они приготовили совсем не для меня. Для кого-то посолиднее. Ха-ха! А что скажешь, если это они приготовили для тебя, а?
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.