Власть и политика - [16]

ей соответствует определенное переустройство политической жизни в Германии, в котором Вебер принимал деятельное участие. Однако что может с наибольшей вероятностью стать смыслом повседневных действий для немцев, удрученных поражением в войне? Что будут понимать под страстью молодые люди, вернувшиеся в аудитории из окопов? Будет ли у них достаточно ответственности, чтобы приняться за «медленное бурение твердых пород»? Мы знаем, что эти вопросы не риторические, потому что мы знаем ответы. Тонкий и проницательный мыслитель, Вебер, конечно, предощущал недоброе. Он говорит про то, что политик, возможно, служит не «богу», а «бесу» и повторяет: спутывается с дьявольскими силами. Он не только не находит слов для этического оправдания политического насилия, но прямо настаивает на том, что такое оправдание невозможно с точки зрения добра. Он дискредитирует именно то, что составляет, казалось бы, единственно привлекательное в политическом действии: искреннюю преданность и бескорыстие, если они не уравновешены готовностью с полной ответственностью принять на себя проистекающее из насилия зло. И он, предчувствуя «полярную ночь ледяной мглы и суровости», дает своим слушателям лет десять, чтобы оценить итоги и перспективы. Всё это, конечно, мы читаем сейчас со стесненным сердцем. Но не потому, что Вебер ошибался, а как раз потому, что видел он дальше и лучше многих и многих. Обстоятельства политической жизни изменились с тех пор не раз, но рамка понятий, в которых возможно социологически исследовать политическую жизнь и политическую власть, остается до сих пор одним из лучших результатов, достигнутых политической мыслью.

Макс Вебер Власть и политика (сборник)

Парламент и правительство в новой Германии К политической критике чиновничества и партийной жизни (1918)

Предварительное замечание

Это политическое сочинение – переработанный и расширенный вариант статей, опубликованных летом 1917 года во «Frankfurter Zeitung». Специалистам по государственному праву оно не сообщает ничего нового, но и не прикрывается авторитетом науки. Ибо средствами науки не решаются дела, которые относятся к высшим принципам воления. На тех, для кого исторические задачи немецкой нации принципиально не стоят выше всех вопросов ее государственной формы, или кто смотрит на эти задачи принципиально иначе, приводимые аргументы не окажут воздействия. Ибо в этом отношении они исходят из определенных предпосылок и направлены против тех, кто даже теперь считает ситуацию подходящей для дискредитации народного представительства в пользу других политических сил. К сожалению, вот уже 40 лет и даже во время войны это происходит, в особенности, в весьма широких академических и литературных кругах[49]. И очень часто – в чрезмерно надменной и разнузданной форме, с презрительной злобностью и без всякого следа доброй воли к тому, чтобы хотя бы в общем понять условия существования работоспособных парламентов. Судя по их политическим достижениям, видно, что народные представительства в Германии совершенно определенно достойны критики. Но ведь то, что справедливо для Рейхстага[50], то верно и для других государственных органов, а их эти литераторы всегда заботливо щадят, а зачастую прямо-таки окружают лестью. Когда же общедоступным спортом для дилетантов становится борьба против парламентаризма, то приходит пора подвергнуть политические познания этих критиков взыскательной проверке. Спор по делу с объективными и благородными противниками – а, несомненно, существуют и такие – был бы, разумеется, отрадным занятием. Однако демонстрировать свое уважение тем кругам, из среды которых на автора, как и на многих других, раздавалась клевета, и его вновь и вновь поносили то как «демагога», то как «не-немца», то как «иностранного агента» – противоречило бы немецкой порядочности. И, вероятно, наиболее постыдной для большинства замешанных в таких эксцессах литераторов была их несомненная добросовестность.

Говорили: теперь-де не время касаться внутриполитических проблем, нам надо теперь делать что-то другое. «Нам?» – Кому же? – Тем, кто остался дома. – А что же им в таком случае следовало делать? Ругать противников? Так ведь так войн не выигрывают! Воины, бьющиеся за нашими рубежами, этого не делают, а брань, возрастающая по мере удаления от окопов, вряд ли достойна гордой нации. Или возьмем речи и резолюции о том, что «мы» сначала должны всё аннексировать, а потом «мы» заключим мир. На это принципиально заметим: Если бы войско, сражающееся в немецких битвах, занимало позицию: «Что завоевано мы завоевали своей кровью, должно принадлежать Германии», – то «мы», оставшиеся дома, пожалуй, имели бы право сказать: «Одумайтесь, вероятно, это было бы политически неразумно!» Но если бы, вопреки этому, они бы стояли на своем, то «нам» бы пришлось помалкивать. Однако же то, что «мы», оставшиеся дома, не чураемся отравлять радость наших бойцов по поводу их достижений, крича им вслед (что происходит снова и снова): «Если та или иная придуманная нами военная цель не будет достигнута, то вы напрасно проливали кровь