Власть и политика - [17]

» – кажется мне совершенно невыносимым уже чисто по-человечески, а для воли к стойкости – исключительно вредным. Поэтому лучше было бы всегда говорить лишь следующее: как и прежде, Германия боролась и борется за существование против войска, в котором негры, гуркхи и всякого рода прочие варвары из всех притонов земли стоят у наших границ, будучи готовыми превратить нашу страну в пустыню. Это правда, это понимает каждый, и это могло бы сохранить сплоченность. Но вместо этого литераторы принялись фабриковать всевозможные «идеи», за которые, по их мнению, бойцы проливают кровь и погибают на фронтах. Я не думаю, что эти тщеславные затеи помогли кому-нибудь из наших воинов выполнить его тяжелый долг. Зато деловитости политической дискуссии они причинили тяжелый ущерб.

На мой взгляд, наша задача в тылу, прежде всего, состоит в заботе о том, чтобы возвращающиеся на родину воины нашли возможность самостоятельно, с избирательным бюллетенем в руках, через избранных ими представителей заново строить ту Германию, целостность которой они спасли – а для этого необходимо устранить препятствия, чинимые им нынешней ситуацией, – чтобы после возвращения на родину им не пришлось сначала вести бесплодные бои против этих помех вместо того, чтобы заняться строительством. А ведь единственными средствами для этого являются избирательное право и парламентская власть (чего не может оспорить никакая софистика), и редко становилась достоянием гласности изрядная наглость, когда совершенно серьезно сетовали: реформа, которая вообще только и предоставляет возможность воинам право решающего голоса, проводилась, дескать, «без их опроса».

Кроме того, говорят, что любая критика нашей государственной формы дает оружие врагам. Этой фразой нам затыкали рот на протяжении двадцати лет, пока не стало слишком поздно. Что нам терять за границей из-за такой критики теперь? Враги могли бы поздравлять друг друга, если бы прежние тяжкие пороки сохранились бы и в дальнейшем! И как раз теперь, когда великая война вступила в стадию, на которой слово вновь берет дипломатия, пора сделать все для того, чтобы опять не допустить старую ошибку. К сожалению, пока мало что говорит о том, что она не будет допущена. И все-таки враги знают – или еще изведают – что немецкая дипломатия не заключает плохих мирных соглашений, если она не хочет упустить собственное будущее.

Тот, кто исходя из предельных соображений веры, выше всех политических интересов нации ставит любую форму авторитарного господства ради нее самой, пусть открыто признается. Опровергнуть его невозможно. Но тогда не надо нам вместо этого пустой болтовни о противоположности между «западноевропейской» и «немецкой государственной идеей». В простых вопросах техники формирования государственной воли, о которых здесь идет речь, существует не сколь угодно много, а лишь ограниченное количество форм (для современного государства масс). Для дельного политика существенный вопрос, на который надо отвечать в зависимости от политических задач нации, сводится к следующему: какие из этих форм целесообразны для его государства в тех или иных конкретных случаях? Лишь с достойным сожаления неверием в собственные силы германства можно ошибочно полагать, что немецкая сущность будет поставлена под сомнение, если мы будем разделять с другими народами целесообразные государственно-технические институты. Не говоря уже о том, что парламентаризм не чужд немецкой истории, а ни одна из противопоставляемых ему систем не была присуща одной лишь Германии. А вот о том, что и парламентское немецкое государство будет выглядеть иначе, нежели любое другое, позаботятся совершенно неотложные объективные обстоятельства. Но превращать это в предмет тщеславия для нации было бы не деловитой, а как раз литераторской политикой. Сегодня мы не знаем, состоится ли в Германии действительно пригодное парламентское переустройство. Ведь его могут и сорвать правые, и упустить по небрежности левые. Последнее тоже может случиться. Ибо само собой разумеется, что жизненные интересы нации стоят выше демократии и парламентаризма. Если бы парламент оказался несостоятельным и старая система была бы восстановлена, то это, конечно, возымело бы далеко идущие последствия. Тогда тоже можно было бы благословлять судьбу за то, что ты родился немцем. Но от больших надежд на будущее Германии пришлось бы окончательно отказаться вне зависимости от того, как будет выглядеть мирное соглашение.

Автор, который почти три десятилетия назад голосовал за консерваторов, а впоследствии – за демократов, и которому тогда гостеприимство оказывала «Kreuzzeitung»[51], а теперь дают приют газеты либеральные, не является активным политиком и не собирается становиться таковым. Он не пользуется (это замечание тоже для перестраховки) никакими отношениями, в чем бы они ни заключались, ни с какими немецкими государственными деятелями. У него есть все основания считать, что ни одна партия, в том числе и из левых, не будет отождествлять свою позицию с тем, что он говорит и, в первую очередь, с наиболее важным лично для него (гл. IV), а это в то же самое время – то, вокруг чего вообще нет никаких партийно-политических разногласий. И свою политическую точку зрения, представленную здесь, он избрал потому, что опыт последних десятилетий уже давно привел его к твердому убеждению в том, что существовавший до сих пор тип формирования государственной воли и тип функционирования политики должен обречь на крах любую немецкую политику, независимо от того, каковы ее цели; что при неизменных обстоятельствах в будущем все это будет в точности повторяться и что нет ни малейшей вероятности, что вновь и вновь будут появляться полководцы, которые при неслыханных кровавых жертвах нации смогут вызволять нас из политических катастроф военным путем.